Ричард Матесон - Немой
Молчаливый мальчик окинул Полтера таким взглядом, точно ему никогда раньше не доводилось слышать человеческого голоса.
Как только на улице послышался шум мотора, Кора Уилер правой рукой включила плиту, а левой схватила сковородку, и прежде чем шаги ее мужа раздались в прихожей, бекон и оладьи из взбитого теста были уже поджарены, а кофе — готов.
— Гарри!
Она задохнулась от удивления и жалости, когда увидела ребенка на руках у мужа. Она невольно подалась вперед.
— Я думаю, что его нужно срочно уложить в постель, — сказал Гарри своей жене, — я думаю, что у него шок.
Хрупкая женщина, покачнувшись отчего-то, побежала к спальне, в которой раньше спал Дэвид, и распахнула настежь ее дверь. Когда Уилер появился на пороге, она уже расправляла теплые одеяльца, взбивала подушки и даже принесла откуда-то в постель электрическую грелку.
— Он ранен? — спросила Кора.
— Нет. — Гарри уложил ребенка в кровать.
— Мой бедненький, — прошептала она, поправляя одеяло вокруг мальчика и стараясь уложить его поудобнее. — Мой бедный малыш!
Она откинула с его лба двумя пальцами нежные белокурые кудри и склонилась к ребенку, улыбаясь:
— Теперь, мой хороший, нужно спать. Все в порядке, и тебе нужно спать.
Уилер стоял рядом с ней и видел семилетнего мальчика, того же самого, которого он недавно нашел в лесу, с тем же удивленным выражением лица. Это выражение нисколько не изменилось с тех пор, как мальчика вынесли из леса.
Шериф повернулся и вышел на кухню. С кухни он позвонил и договорился насчет подмоги, а после этого взялся за оладьи и бекон. Он сам налил кофе себе в чашку и уже пил его, когда Кора вошла в кухню и остановилась напротив него.
— Его родители?.. — начала она.
— Я ничего не знаю, — ответил Уилер. — Нам не удалось войти в дом.
— Но мальчик…
— Том Полтер нашел его в стороне.
— В стороне… — как эхо повторила Кора.
— Мы не знаем, как он выбрался из дома, — сказал шериф. — Единственное, что о нем известно, — это то, что он теперь здесь.
Кора молчала. Она выложила ему на тарелку еще горячих оладий и поставила тарелку перед ним. Затем погладила мужа по плечу.
— Ты неважно выглядишь, — заметила она. — Не хочешь ли прилечь?
— Потом, — отозвался Уилер.
Она удивилась, пожала плечами и пошла из кухни.
— Там, на сковородке, еще есть горячий бекон, — сказала она.
Он немного помолчал, поводил вилкой по оладье и сказал:
— Я думаю, что они мертвы, Кора. Пламя было просто адское, пожар все еще продолжался, когда я уезжал оттуда. Мы совсем ничего не смогли для них сделать.
— Ох, бедный мальчик, — вздохнула Кора.
Она стояла на пороге, глядя, как ее муж ест.
— Я попыталась поговорить с ним, — сказала она вдруг, подняв голову, — но он не сказал мне в ответ ни слова.
— И нам он тоже не сказал ни слова, — ответил ей Уилер, — только таращился своими глазищами.
Он уставился в пол, прожевывая кусок.
— Сдается мне, Кора, что он вообще не умеет говорить.
После десяти часов утра начался ливень, и горящий дом залило потоками воды. Остались только почерневшие, коегде дымящиеся руины.
Сонный шериф Уилер с красными глазами неподвижно сидел в кабине грузовика, ожидая, пока потоп не схлынет. Потом он глубоко зевнул, открыл дверцу машины и спрыгнул на землю. Он поднял воротник плаща и надвинул свою широкополую шляпу на самые скулы. Шериф прошелся вокруг грузовика и крикнул:
— За мной!
Голос его прозвучал хрипло. Люди повыпрыгивали из кузова и потащились к дому сквозь слякоть и грязь.
Парадная дверь еще стояла на месте. Уилер и его люди обошли ее и вскарабкались на полуразрушенную стену бывшей гостиной дома Нильсенов. Они вошли внутрь через этот пролом, и шериф почувствовал вокруг себя тепло от еще тлеющих потолочных балок и вонючий пар от курящихся бревен, который забивал ему легкие. Кобура на поясе неудобно врезалась ему в живот.
Он перешагнул через несколько полуобгоревших книг, лежащих на ковре, и переплеты хрустнули у него под ногами. Он продолжал идти внутрь холла, стараясь дышать ртом сквозь плотно стиснутые зубы. Дождь лил по его плечам и спине. «Я верю, что они ушли отсюда, — подумал он, — я верю, что Бог помог им уйти отсюда!»
Но нет, они не ушли. Они все еще лежали в своей кровати — больше не люди, обгоревшие дочерна, скрученные вместе, хрупкие. Лицо шерифа Уилера побледнело и передернулось, когда он взглянул на них — на то, что от них осталось.
Один из его людей ткнул мокрой веточкой во что-то на матрасах.
— Глядите, трубка, — расслышал Уилер его слова сквозь шум дождя, — должно быть, мужчина уснул, а трубка тлела.
— Принесите сюда какое-нибудь одеяло, — сказал Уилер, — отнесите их в кузов грузовика.
Двое из его людей пошли наружу, и он услышал, как они шагают по битому щебню и головешкам.
Он был не в состоянии поднять глаза на то, что осталось от профессора Нильсена и его жены Фанни. Это нечто было дьявольской, гротескной усмешкой над прекрасной парой, которую так хорошо запомнил Уилер: высокий, мощный Холгер, спокойный и властный; хрупкая Фанни, с пышной копной каштановых кудрей, нежная, розовощекая…
Шериф резко отвернулся и пошел, спотыкаясь, из комнаты. Солнце почти не проникало сюда, и он то и дело натыкался на рухнувшие балки.
Мальчик — что теперь будет с ним? Вчера Паал впервые покинул свой родной дом, остался без родителей, которые были для него опорой, — Уилер знал об этом очень хорошо. Что же странного, если шок и удивление не сходили с лица мальчика? Но как тогда он узнал о том, что его мать и отец мертвы?
Когда шериф шел через бывшую гостиную, он увидел, что один из его помощников разглядывает полуобгоревшую книжку.
— Взгляните сюда, — сказал мужчина, протягивая книгу Уилеру.
Уилер взглянул на обложку, прочитал заглавие: «Неизвестное сознание».
Он напряженно отвернулся.
— Брось ее! — скомандовал он человеку, выходя из дома длинными, быстрыми шагами. Память о том, как раньше выглядели Нильсены, мучила его, и еще одно не оставляло его в покое.
Как Паал выбрался из горящего дома?
Паал проснулся.
Он долго всматривался в неясные тени, танцующие на потолке. Снаружи шел дождь. Наверное, ветер качал верхушки деревьев за окном, и от этого тени наполняли своими таинственными танцами эту незнакомую комнату. Паал тихо лежал под одеялами в кровати, и холодный воздух входил в его легкие — холодный, если сравнить его с распаленными со сна щеками.
Где же они все-таки? Паал закрыл глаза и постарался ощутить их присутствие. Их точно не было в этом доме. Тогда где же они? Где его отец и мать?
Руки моей матери. Паал очистил мысли от всего остального и сосредоточился на этом пусковом символе. Руки появились из тьмы, точно покоясь на черном бархате его сосредоточенности, — светлые, прекрасные руки, такие нежные и теплые, когда они касались его. Эта простая уловка очищала его сознание за считанные секунды.
В его родном доме не было никакой нужды в этом. Его родной дом слышал его и помогал ему: любой предмет в нем, сам воздух этого дома имел власть приносить ясность его мыслям. Вместе с ощущениями Паала менялся его прежний дом, помогая ему сохранить сосредоточенное внимание.
Но здесь все обстояло иначе. Он нуждался в особенных усилиях воли, чтобы заставить себя отрешиться и сосредоточиться.
«Итак, я думаю, что каждый ребенок имеет от рождения эту инстинктивную способность». Слова отца вспомнились ему и представились чем-то вроде росистой паутины на пальцах рук матери. Он мысленно снял эту паутину, и руки стали снова свободными. Они медленно разводили тьму его ментального фокуса. Глаза мальчика были прикрыты. Лоб избороздился упрямыми линиями, свидетельствующими о крайней степени сосредоточенности. Стиснутые губы были бескровны. Уровень сознания, точно уровень воды, быстро поднимался.
Он почувствовал себя в полном порядке, неподвластным ничему извне.
Звуки снаружи сплетались в прихотливую путаницу. Он слышал шорох, журчание и стук дождя, пение ветра в воздухе, шум и скрип веток, гудение воздуха на чердаке дома: каждый звук свидетельствовал о каком-то явлении, появлялся и пропадал.
Чувство обоняния приносило ему множество резких запахов — дерева и шерсти, сырости и пыли, сладкий запах крахмального белья. Его напряженные пальцы ощущали тепло и холод, вес одеяла, нежное, ласкающее прикосновение простыни. Он ощущал во рту вкус холодного воздуха, запах жилья. Все это он чувствовал, не открывая глаз.
Молчание, никакого ответа. До этого ему ни разу еще не приходилось ждать отклика так долго. Обычно они с легкостью и сразу же отвечали ему. Руки его матери были так чисты и близки! В них пульсировала се жизнь.
Не получив никакого ответа, он стал подниматься еще выше. «Этот основной уровень сознания представляет собой величайший феномен». Слова отца. Паал никогда раньше не пытался пробиться сквозь этот основной уровень сознания.
