Питер Джеймс - Алхимик
Теперь ему оставалось снова ждать.
Течение времени как бы остановилось. Все время принадлежало ему. Англичанин ничего не слышал и не видел; он слепо смотрел прямо перед собой, смутно ощущая, как от холодного воздуха немеет тело. Никогда в жизни он не ощущал такого спокойствия. И такой готовности. Оно приближалось и скоро будет здесь.
Первый сигнал подала коза. Раздалось робкое блеяние, потом еще одно, более настойчивое. Он слышал, как копыта заскребли по каменному полу, потом топнули, зашуршала натянувшаяся веревка привязи. Снова блеяние, в котором отчетливо слышался страх.
Первый порыв ветра жадно лизнул ледяным языком лицо англичанина, взъерошил волосы, пробрался под рубашку.
Они быстро и не объявляя о своем появлении оказались в пещере. Напряжение росло с каждой секундой. Становилось все холоднее. Грубовато толкая его, они обступили каменный стул.
Он услышал рокочущий гул, словно от поезда метро, вслед за которым последовала легкая дрожь. Вот! Оно приближается. Прошло сквозь все времена, чтобы встретиться с ним. Он всегда, стоило ему только появиться на свет, знал об этой встрече, знал, что придет этот день. И вот он пришел!
— Ай-я-я-я-яа-а-а-а! — прозвучал крик козопаса, полный ужаса; его отшвырнуло ураганным водоворотом ветра, который словно бомба взорвался в глубине пещеры.
Англичанина сорвало со стула. Он пролетел по полу и врезался в стену. Ветер вопил и орал над ним, давил на уши так, словно хотел разорвать барабанные перепонки и расколоть голову; на мгновение вера оставила его, и он попытался смягчить боль, выкричав ее, но не смог.
Ветер устроил вокруг него настоящий кошачий концерт; он нес с собой голоса, обрывки иностранных слов, песен, странные звуки. Ветер приподнял англичанина и кубарем пустил его по полу, снова поднял его и приложил головой о каменный стул. Англичанину оставалось лишь отчаянно цепляться руками за пол.
Оставайся внутри пятиугольника.
Инструкция, он должен подчиняться инструкции — это первое правило. Он вцепился в линии, вырезанные на полу. Пол вставал на дыбы, дергался и отшвыривал его в сторону.
И затем наступила полная тишина.
Он лежал неподвижно. Ветер совершенно стих. Теперь ничего не было, абсолютно ничего, кроме угольной черноты и молчания.
Где-то блеснул огонь. Он почувствовал теплый дымок горящего воска. Мерцающих отблесков на стенах становилось все больше, они делались все ярче. Он вгляделся: все двести ярдов ширины пещеры перекрывал ряд пылающих факелов. Он видел за ними какие-то силуэты, но лиц не различал. Впрочем, нужды в лицезрении не было; многих он уже знал, а с остальными со временем встретится.
Он повернулся посмотреть на козопаса и его козу. Первым делом он увидел растрепанные обрывки привязи, а затем одно из копыт козы и часть ноги. Рядом лежали две человеческих руки, вырванные из локтевых суставов, пальцы были сложены, словно для последней молитвы; руки были частично прикрыты лохмотьями окровавленной ткани. На полу по соседству влажно блестела липкая куча внутренностей козы.
Он увидел человеческую ногу, а затем голову козопаса и верхнюю часть его торса, грубо разорванного по линии грудины; вплотную лежала голова животного, отделенная от шеи и повернутая под углом так, что одно ухо оказалось приподнятым, словно оно прислушивалось. Кровь, ошметки плоти, куски внутренних органов валялись разбросанные по полу и прилипшие к стенам, словно раскиданные взрывом.
Казалось, что тишина воцарилась навечно.
Наконец ее нарушил голос старика — того, которого принесли сюда на носилках. Он говорил тихим уверенным голосом, полным той властности, которая столько лет была присуща ему:
Nema. Olam a son arebil desMenoitatnet ni sacudni son en teSirtson subirotibedSummitimid son te tucisArtson atibed sibon ettimid teEidoh sibon adMunaiditouq murtson menapArret ni te oleac niTucis aut satnulov taifMuut munger tainevdaMuut nemon rutecifitcnasSileac ni se iuqRetson retap
Да здравствует новый император Великого Гримуара![2]
Англичанин не торопился с ответом. Он встал, вернулся на свой стул, сел, отвернув лицо от пламени факелов и глядя в ночь. Он сделал медленный глубокий вдох, полностью заполнив легкие, так чтобы голос обрел звучность, и с силой сказал:
— Да здравствует Сатана!
Ему в унисон откликнулось эхо:
— Да здравствует Сатана!
1
Рединг, Англия. Ноябрь 1993 года
Выживет только один из них. Они мчались сквозь темноту, ведомые лишь инстинктами, которые руководили ими три миллиона лет. И у каждого из них интеллекта было меньше, чем у заводной игрушки.
В живых останется лишь один из шестидесяти пяти миллионов. Сила и выносливость что-то значили, но главное — удача. Чтобы в нужное время оказаться в нужном месте. Как в самой жизни.
Шестьдесят пять миллионов извивающихся созданий, похожих на головастиков, в густом вареве химикалий, впрыснутом в женщину, одновременно и свободные и обреченные. Волны сокращений вместе с их собственными усилиями гнали их вперед по узким путям сквозь густую слизь, со скоростью один дюйм каждые восемь минут, — все ближе и ближе к матке. Они отпихивали друг друга, пробиваясь сквозь густую поросль волос, которые преграждали им путь, обхватывая подобно щупальцам и не давая двигаться дальше. Прорвавшиеся продолжали движение; их гнала первобытная настойчивость, которую им не дано было понять, и не дано представить, что будет значить поражение.
Не догадываясь о смятении, царящем в ее теле, Сара Джонсон в свете ночника снизу вверх посмотрела на мужа и улыбнулась.
— Не шевелись, — сказала она. — Оставайся во мне, мне так приятно тебя чувствовать. — Приподнявшись, она поцеловала его.
Он поцеловал ее в ответ и нежно ткнулся носом в мочку уха.
— Как тебе было?
— Хорошо.
— Просто хорошо? — грустно переспросил он.
— Очень хорошо, — сказала она и поцеловала его верхнюю губу.
— И это все?
— Земля дрогнула, — поддразнила она его.
— Но не Вселенная?
— Думаю, что, наверно, и Вселенная качнулась, — тихо сказала она. Почувствовав, как его плоть сокращается в ней, женщина сжала мышцы влагалища, стараясь как можно дольше удержать его в себе. Их глаза не отрывались друг от друга. Они были женаты четыре года и продолжали страстно заниматься любовью.
Она запустила пальцы в его густые волнистые волосы, чувствуя, как сильно колотится ее сердце; он, чуть отстранившись, снова глубоко вошел в нее, и новый спазм наслаждения заставил ее содрогнуться. Она с силой перевела дыхание, и бурное сердцебиение стало стихать.
— Господи, как я люблю тебя, Сара, — сказал он.
— Я тоже люблю тебя, — ответила она.
Более шестидесяти четырех миллионов сперматозоидов были уже мертвы, но большинство из них все еще продолжали свое путешествие, двигаясь с той же скоростью, что и живые; их, словно обломки кораблекрушения, несла волна, которую вызывали сокращения мускулов матки.
В живых оставались всего три тысячи сперматозоидов, которые и достигли устья фаллопиевых труб. Две тысячи из них погибли, задохнувшись или потеряв все силы на очередном дюйме путешествия. И лишь один-единственный сперматозоид, живой и здоровый, опередив остальных, наконец добрался до яйцеклетки.
Он изверг из себя энзимы, которые подействовали как парализующий анестетик на клетки, окружающие яйцеклетку, и заставили их раздвинуться. Из своей ножки сперматозоид выделил клей, с помощью которого прикрепился к внешней оболочке яйцеклетки. Затем он начал пробивать туннель сквозь ее плотную защитную протеиновую оболочку. Наконец, добравшись до таящегося внутри яйца, он начал с ним сливаться.
Задача сперматозоида была почти завершена. Его длинный упругий хвостик отвалился и был отброшен за ненадобностью. Головка сперматозоида вошла в яйцеклетку, и через несколько минут та начала делиться. И сперматозоид и яйцеклетка содержали по двадцать три хромосомы — половину набора. В каждой хромосоме содержалось от пятидесяти до ста тысяч генов, которые несли в себе до трех миллионов единиц ДНК. Все яйцеклетки содержали хромосомы X, а сперматозоиды — Y.
К тому времени, когда Сара Джонсон погрузилась в сон, она уже была беременна мальчиком. В эту ночь ни у нее, ни у ее мужа Алана не было никаких предчувствий. И, лежа в объятиях друг друга, они никоим образом не могли знать, что мальчик, о котором они так долго мечтали, убьет ее, не произнеся ни слова.
2
Джорджтаун, Вашингтон. Сентябрь 1994 года
Птица неподвижно висела в небе над маленьким мальчиком. Она распростерла крылья и застыла, словно подвешенная на невидимых нитях. Медленно, как лопасти вертолета, она начала поворачиваться вдоль своей оси: огромный черный хищник, в поисках добычи оглядывавший лежащее под ним пространство.
