Стивен Кинг - Бессонница

Жизнь шла своим чередом. Самая обыкновенная жизнь, которая часто проходит где-нибудь между строк и за полями. Именно так и бывает, когда мы начинаем строить обширные планы в соответствии с чужой мудростью, и жизнь Ральфа Робертса на протяжении всех этих лет казалась ему самому чудесной – наверное, потому, что он не строил никаких планов. Он дружил с Джо Вайзером и Джоном Лейдекером, но его лучшим другом все эти годы была жена. Они почти всегда были вместе и так редко ссорились, что можно даже сказать, никогда. А еще у него были гончая Розали, кресло-качалка, которое раньше служило покойному мистеру Чессу, и почти ежедневные визиты Натали (которая теперь называла их Ральфом и Луизой, а не Яльфом и Юиссой, от чего им вообще-то было чуточку грустно). И он был здоров, что было, наверное, самой главной причиной его хорошего настроения. Это была просто жизнь, с ее краткосрочными взлетами и падениями, и Ральф жил этой жизнью, и был спокоен и почти что счастлив, до середины марта 1998 года, когда он проснулся однажды утром, посмотрел на часы у кровати и увидел на них цифры: 5.49 утра.

Он тихо лежал рядом с Луизой, не решаясь встать, чтобы не побеспокоить ее, и думал о том, что его разбудило.

Ты знаешь что, Ральф.

Нет, не знаю.

Знаешь, знаешь. Слушай.

И он прислушался. Он слушал очень внимательно. И очень скоро услышал, как будто где-то в стене: тихое, мягкое тиканье часов смерти.

Назавтра Ральф проснулся в 5.47, а еще через день – в 5.44. Сон вновь уходил от него, минута за минутой, пока зима в Дерри уступала место весне. К началу мая Ральф уже слышал тиканье часов смерти буквально везде, но разобрался, что исходит оно из одного места и просто проецируется ему в сознание, как чревовещатель может спроецировать свой голос вовне. Раньше это тиканье исходило от Каролины, теперь – от него самого.

Он не чувствовал страха, который сопровождал мысли о раке, не чувствовал и отчаяния, которое переживал во время предыдущего приступа бессонницы. Он стал быстрее уставать, и ему было сложно сосредоточиваться и запоминать даже самые простые вещи, но он принял все, что с ним происходило, достаточно спокойно.

– Ты нормально спишь, Ральф? – однажды спросила его Луиза. – У тебя под глазами темные круги.

– Это все из-за той наркоты, которую я принимаю, – ответил Ральф.

– Очень смешно, старый ты весельчак.

Он обнял ее и сказал:

– Не беспокойся обо мне, милая… я сплю вполне достаточно.

Неделю спустя он проснулся в 4.02, от того, что шрам у него на руке пульсировал жаром – в унисон с тиканьем часов смерти. Только, само собой, это были не часы, а его собственное сердце. Но это новое ощущение было не связано с сердцем. Ощущение было такое, как будто ему в руку вживили нить накаливания и подвели к ней ток.

Это шрам, подумал он, а потом: Нет, это напоминание о том, что они сдержат слово. Время почти пришло.

Кто «они», Ральф? Время пришло для чего?

Он не знал.

Однажды, в начале июня, Элен и Натали Дипно зашли к ним в гости и рассказали о том, как они ездили в Бостон с «тетей Мелани», служащей банка, с которой Элен очень сдружилась в последнее время. Элен с тетей Мелани ходила на какие-то встречи феминисток, а Натали оставляла в дневных яслях, где за ней и еще за миллионом детей приглядывали специальные тети, а потом тетя Мелани уехала в Нью-Йорк, а потом – в Вашингтон по своим феминистским делам. А Элен с Натали задержались на пару дней в Бостоне, чтобы просто погулять, посмотреть город.

– Мы ходили в кино на мультики, – сказала Натали. – Это был мультик про зверей в лесу. Они разговаривали! – Последнее слово она произнесла с прямо-таки шекспировским выражением.

– Они очень забавные, мультики, где животные разговаривают, правда? – сказала Луиза.

– Да! А еще мне купили вот это новое платье!

– Очень хорошее платье, – сказала Луиза.

Элен смотрела на Ральфа.

– С тобой все в порядке, старина? Какой-то ты бледный и все время молчишь.

– Со мной все в порядке. Лучше не бывает, – ответил он. – Я просто думаю, как вы забавно смотритесь в этих двух кепках. Вы купили их в Фенвей-парке?

На Элен и Натали были одинаковые бейсболки с эмблемой «Бостон Ред Сокс». В теплое время года такие бейсболки в Новой Англии носили почти все поголовно («как в инкубаторе» – сказала бы Луиза), но когда Ральф увидел их на Элен и Натали, его охватило какое-то странное чувство… и почему-то оно было связано с одним мысленным образом, с фасадом «Красного яблока».

Элен сняла свою бейсболку и повертела ее в руках.

– Да, – сказала она. – Мы ходили на матч, но ушли после третьей подачи. Мужчины, бьющие по мячам и ловящие мячи… Наверное, сейчас у меня просто не хватает терпения на мужчин и их мячи… но вот кепочки нам очень нравятся, правда, Натали?

– Ага, – согласилась Натали.

А когда на следующее утро Ральф проснулся в 4.01, шрам на руке снова пульсировал жаром, а часы смерти обрели голос, который повторял странное, чужое имя: Атропос… Атропос… Атропос.

Я знаю это имя.

Правда, Ральф?

Да, это который со ржавым скальпелем… тот, кто называл меня коротким, тот, кто забрал… забрал…

Забрал что, Ральф?

Он уже привык к этим безмолвным беседам, воспринимал их как ментальные радиопередачи на пиратской волне, которая работала только в то время, когда он лежал в постели рядом с женой, ожидая рассвета.

Так что он забрал? Ты не помнишь?

Он не ожидал, что вспомнит – вопросы, которые задавал ему этот голос, почти всегда оставались без ответа, – но на этот раз он вспомнил.

Панаму Макговерна. Атропос забрал панаму Билла, и однажды я так его разозлил, что он откусил от нее кусок.

Кто он, этот Атропос? Кто он такой?

А вот этого он не знал, точнее – не был уверен. Он знал только, что этот Атропос имеет какое-то отношение к Элен, у которой теперь была бейсболка «Бостон Ред Сокс» – бейсболка, которая, кажется, ей очень нравилась, – и еще у него был ржавый скальпель.

Скоро, подумал Ральф Робертс, лежа в темноте и слушая тихое монотонное тиканье часов смерти, доносящееся из стены. Скоро я все узнаю.

Где-то в середине того июня Ральф опять начал видеть ауры.

Когда июнь сменился июлем, Ральф стал замечать, что часто плачет, причем, как правило, без причины. Это было странно: у него не было никакой депрессии, он даже не был подавлен, но иногда, когда он видел что-то совершенно нейтральное – например, птицу, одиноко летящую в небе, – его сердце начинало ныть от тоски.