Гай Смит - Остров

— Тогда ты должна подчиниться ей. Хотя бы на некоторое время. Но при удобном случае мы сможем поговорить. Будь терпеливой, дитя, и наступит день, когда мы вдвоем спасемся, оставив их гнить здесь. Разве тебе не приятно думать, что эти злобные женщины, которые хотели убить твоего благородного отца, голодают на острове, потому что некому обеспечить их пищей?

— Я буду хохотать без конца, — она издала возглас, одновременно злобный и радостный.

— Так и будет, уверяю тебя, — он осмотрелся, как будто опасаясь, что кто-то подслушивает, и снова зашептал. — Твой отец был дружен с богом, дитя!

— С Богом?

— Нет, не с тем ненастоящим, которому заставляет тебя молиться мать. Ты не можешь понять, ты слишком мала, но этот бог — он могущественнее, он живет во тьме, и когда ты говоришь с ним, он слушает тебя. Вот, смотри, — он протянул свою костлявую руку и повернул наоборот распятье, висевшее на цепочке на шее у Идис. — Постарайся говорить с ним втайне, и когда ты будешь это делать, держи крест перевернутым, вот так!

Солнечный свет заблестел на перевернутом кресте, слепя ей глаза, и на секунду она ослепла. У нее вдруг закружилась голова, и она упала бы, если бы лодочник не удержал ее.

— О-о-о-о! — простонала тихо Идис.

— Не бойся, — засмеялся он, гладя ее мягкие, бесцветные волосы. — Я думаю, это значит, что он уже услышал тебя, это хорошо. Как я уже сказал, он очень могущественный, он сильнее Бога, которому тебя заставляют поклоняться. Говори с ним, когда тебе захочется, проси его помочь тебе и бедняге Зоку, его слуге, который был и верным слугой твоему отцу. Он послушает ребенка и, может быть, поможет нам с тобой.

Она кивнула, ошеломленная.

Зок смотрел, как она бежала вниз по травянистому склону, и ее невинная нагота напомнила ему наготу других женщин. Его дыхание участилось, разгорелись последние тлеющие угольки вожделения в его изуродованном теле. Он вспомнил прошлую ночь, многие ночи до нее, когда он лежал у щели своей вонючей спальни и подглядывал, как леди Альвер и ее дочери раздевались перед огнем очага. И как их гибкие, красивые тела возбуждали его точно так же, как девки в молодости. И он горячо молил того бога, чьим символом было перевернутое распятье, чтобы он смог заиметь над ними абсолютную власть, власть и силу делать с ними все, чего жаждало его слабое тело.

10

Фрэнк Ингрэм никак не мог заснуть. Он лежал в темноте своей спальни, прислушиваясь к дыханию Джейка, слишком частому для спящего пса, напрягая слух, стараясь разобрать приглушенные голоса внизу. Ему казалось, что он слышит разговор и смех девушек, но не был уверен. Он не мог забыть их голоса — тихие и нежные, сладкие и зловещие. Все это, конечно, его собственная фантазия, уверял он себя снова и снова. Это все потому, что он отвык от людей, особенно от женщин. Их присутствие взволновало его, их совершенно внезапное появление нарушило его уединение. Он не хотел, чтобы они здесь находились. Завтра они покинут остров; он проводит их на почтовый паром и лично передаст с рук на руки злобному паромщику, хочет тот этого или нет.

Противоположный пол в последнее время выводил его из равновесия. Какая-то девушка в кафе в Альвере, где он останавливался в мае, попыталась завязать с ним разговор. Может быть, просто от одиночества, просто проявила дружелюбие, но он обошелся с ней надменно. Он ненавидел ее, потому что она была не Гиллиан, что было, конечно, ужасно глупо, если рассуждать здраво.

Девушки, которых он знал когда-то, всплывали в его памяти, словно дразнящие призраки: Ты красив, Фрэнк. Нет, это не так, я уродлив. Я не хочу быть привлекательным для женщин, я хочу, чтобы они избегали меня так же, как я избегаю их. Единственная девушка, которую я желал, была Гиллиан, и если я не могу быть с ней, мне никто не нужен.

Он попытался заставить себя думать о жене, представить ее: одетая в вельветовые брюки и клетчатую блузку, улыбается ему; лежит обнаженная в постели, они занимаются любовью, все ее тело зовет его соединиться с ней. Ничего — будто старая, выцветшая и невзрачная фотография, ничего не значащая картинка. Вместо этого он видел Саманту, стоящую у плиты в расстегнутой блузке, соблазнительную, улыбающуюся. Искусительницу.

Прочь, подлая! Завтра ее здесь не будет, подумал Фрэнк, он силой запихнет ее на борт парома, если она не захочет, а вместе с ней и весь выводок этих шлюшек. И эту девчонку тоже, отвратительно ухмыляющееся маленькое отродье!

Ветер протестующе выл, швыряя в стекла окон чем-то более твердым, нежели дождь. Разыгрывается буря, набирает силу на несколько дней вперед. Почтовый паром не придет, сказал он себе, море слишком бурное! Колли тихо и испуганно заскулил.

Боже, взмолился Фрэнк, сделай так, чтобы я думал только о Гиллиан, больше ни о ком! Она здесь, она никогда не покидала меня. О, дорогая моя, ты ведь здесь, да? Перед его мысленным взором возникла женская фигура, но на ней были джинсы, а не вельветовые брюки, блузка расстегнута, видно голое тело. Груди с напрягшимися розовыми сосками, длинные черные волосы падают на плечи, темные глаза неотрывно смотрят на него, улыбаясь. Тонкие пальцы ловко расстегивают застежку на поясе, спускают джинсы; она не торопится, приглашает его насладиться видом ее обнаженных бедер, пушистым холмиком волос посередине. Ты очень красив, Фрэнк.

Он зло выругался вслух и вынул руки из-под простыни, вытянул их, пытаясь погладить Джейка, но пес забился под кровать в ногах, все еще повизгивая.

Фрэнк напрягся, пытаясь справиться с охватившим его вновь вожделением. Он сжал пальцы в темноте, вытянул руки в стороны как можно дальше. Я не поддамся, подумал он, черта с два, и ты не заставишь меня, Саманта! Я этого не хочу. Ты хочешь.

Он не мог вызвать Гиллиан в своей памяти; казалось, она исчезла в плавающем тумане, который скрыл от него ее лицо. Осталось только тело, чувственное, обнаженное, джинсы уже сняты, отброшены в сторону. Ну же, Фрэнк, не отказывай себе.

Ему показалось, что кто-то схватил его за запястья и силой тащил руки к постели, толкал их под простыню, где было уютно и тепло. Он коснулся своего тела, потом попытался оторвать пальцы — но все усилия были напрасны. Ты уже год как отказываешь себе в этом, Фрэнк. Не сопротивляйся, позволь себе это. Тебе это нужно. Очень.

Он знал, что больше не в силах противиться; он как будто смотрел уже виденный фильм, зная, что последует. Он не мог изменить его, он должен досмотреть его до конца. О Боже, тогда пошли мне Гиллиан!

Но это была Саманта, он прекрасно знал, что так и будет. Он ощущал свежесть ее дыхания, чувствовал ее мягкое тепло, как оно обволакивает его, держит его нежно, но крепко, слияние, из которого он не в силах высвободиться. Кровать тихо поскрипывала, как бывало на «Гильден Фарм», когда Гиллиан делила с ним ложе. Он поклялся, что никто не займет ее место, и вот он предал ее. Неверность, прелюбодеяние, я не хочу этого, но не в силах сдержаться.