Говард Лавкрафт - Ужас в музее

— Ты, черт бы тебя побрал, — ты говоришь мне о поражении и необходимости умерить свои притязания?! Да кто, собственно, заварил всю эту кашу? Разве я имел хоть малейшее представление о ваших проклятых дьяволобогах и предсуществовавшем мире? Разве я когда-нибудь думал о ваших чертовых надзвездных безднах и вашем ползучем хаосе Ньярлатхотепе? Я был нормальным ученым, пропади ты пропадом, пока сдуру не вытащил из катакомб тебя со всеми твоими сатанинскими тайнами Атлантиды. Ты постоянно подстрекал, подзуживал меня, а теперь ставишь палки мне в колеса! Ты шатаешься без дела и призываешь меня не торопиться, хотя вполне мог бы пойти да раздобыть подопытный материал. В отличие от меня, ты прекрасно знаешь, как решаются подобные проблемы — ты наверняка понаторел в таких делах еще до сотворения Земли. Как это похоже на тебя, ты, проклятый ходячий труп, — затеять историю, которую ты не хочешь или не можешь закончить!

Раздался зловещий смешок Сурамы.

— Ты безумен, Кларендон. Вот единственная причина, почему я позволяю тебе бесноваться, хотя мог бы в два счета отправить тебя в преисподнюю. Однако хорошенького понемножку, и уж конечно, ты располагал вполне достаточным для новичка твоего уровня количеством экспериментального материала. Во всяком случае, ты имел все, о чем просил меня! Сейчас же ты просто помешался на этом деле — как тебе пришла в голову подлая, дикая мысль пожертвовать даже любимым псом твоей бедной сестры, хотя ты запросто мог обойтись без него?! Теперь при виде любого живого существа у тебя возникает неодолимое желание воткнуть в него свой золотой шприц. Нет, тебе непременно надо было отправить Дика вслед за мексиканским мальчишкой, вслед за Тсанпо и остальными семерыми, вслед за всеми твоими животными! Хорош ученичок, нечего сказать! Ты мне больше не интересен — ты потерял самообладание. Ты ставил своей целью управлять обстоятельствами, а ныне они управляют тобой. Я намерен порвать с тобой, Кларендон. Я думал, у тебя есть характер, но ты оказался слабаком. Пора мне попытать удачи с кем-нибудь другим. Боюсь, нам придется расстаться.

Пронзительный голос доктора дрожал от страха и ярости:

— Поосторожнее, ты!.. И на твою силу найдется сила… Я не просто так ездил в Китай, и в «Азифе» Альхазреда описаны тайны, которых не знали в Атлантиде! Мы оба впутались в опасное дело, но не воображай, будто ты знаешь все мои возможности. Как насчет Огненной Немезиды? В Йемене я разговаривал со стариком, вернувшимся живым из Багровой Пустыни, — он видел Ирем, Город Столпов, и поклонялся в подземных святилищах Нугу и Йэбу! Йа! Шуб-Ниггурат!

Резкий фальцет Кларендона пресекся, когда ассистент издал низкий смешок.

— Заткнись, болван! Ты думаешь, твои нелепые бредни производят на меня впечатление? Слова и формулы, слова и формулы — что значат они для того, кто постиг смысл, сокрытый за всеми ними? Сейчас мы находимся в материальном мире и подчиняемся законам материи. У тебя есть твоя лихорадка, а у меня — мой револьвер. Ты не получишь подопытного материала и не заразишь меня лихорадкой, покуда я стою перед тобой с оружием в руке!

Больше Джорджина ничего не слышала. Почувствовав приступ дурноты, она шатаясь вышла из вестибюля за спасительным глотком свежего вечернего воздуха. Она поняла, что критический момент наконец наступил и что она должна немедленно обратиться за помощью, если хочет спасти брата, погружающегося в неведомые пучины безумия и страшных тайн. Собрав последние силы, она добрела до дома и неверной поступью прошла в библиотеку, где торопливо нацарапала записку, которую отдала Маргарите с наказом доставить Далтону.

Когда старуха ушла, Джорджине едва хватило сил добраться до кушетки и упасть на нее в полуобморочном состоянии. Там она пролежала, казалось, целую вечность, замечая лишь, как причудливые сумеречные тени выползают из углов огромной мрачной комнаты, и тщетно пытаясь прогнать тысячи смутных ужасных видений, которые проплывали подобием призрачной процессии в ее измученном оцепенелом мозгу. Сумерки сгустились до темноты, но облегчения все не наступало. Потом в холле раздались твердые, быстрые шаги, и Джорджина услышала, как кто-то входит в комнату и возится со спичками. Сердце у нее чуть не остановилось, когда в люстре один за другим стали зажигаться газовые рожки, но в следующий миг она признала в вошедшем брата. Охваченная безумной радостью при виде Альфреда, живого и невредимого, она невольно испустила глубокий, протяжный, прерывистый вздох и впала наконец в блаженное забытье.

Услышав вздох, Кларендон в тревоге повернулся к кушетке и испытал сильнейшее потрясение, увидев там мертвенно-бледную сестру, лежащую в беспамятстве. До глубины души испуганный безжизненным лицом Джорджины, он упал на колени рядом с ней, внезапно осознав, сколь страшным ударом стала бы для него ее смерть. Давно оставивший частную медицинскую практику ради поисков научной истины, он утратил навыки оказания первой помощи и мог лишь выкрикивать ее имя да машинально растирать ей запястья, объятый страхом и горем. Потом он вспомнил о воде и побежал в столовую за графином. Спотыкаясь и натыкаясь на мебель в темноте, населенной неясными зловещими тенями, он нашел что искал не сразу, но наконец схватил сосуд дрожащей рукой и бросился обратно в библиотеку, дабы плеснуть холодную влагу в лицо Джорджине. Способ был грубым, но действенным. Она пошевелилась, еще раз глубоко вздохнула и наконец открыла глаза.

— Ты жива! — вскричал доктор, прижимаясь щекой к ее щеке.

Джорджина по-матерински нежно погладила его по голове, почти радуясь тому, что лишилась чувств: ведь благодаря данному обстоятельству незнакомый Альфред исчез и к ней вернулся возлюбленный брат. Она медленно села и попыталась успокоить его.

— Со мной все в порядке, Ал. Просто дай мне стакан воды. Грешно расходовать ее зря таким вот образом — я не говорю уже о моей испорченной блузке! Ну пристало ли так вести себя всякий раз, когда сестра приляжет вздремнуть? И не надо воображать, будто я собираюсь заболеть, — у меня нет времени на подобную ерунду!

По глазам Альфреда было видно, что спокойная, разумная речь сестры возымела нужное действие. Панический страх мгновенно рассеялся, и на лице у него появилось странное, оценивающее выражение, словно он обдумывал некую великолепную идею, только что пришедшую на ум. Заметив неуловимую тень коварства и холодного расчета, пробежавшую по лицу брата, Джорджина вдруг усомнилась в правильности выбранной ею успокоительной тактики и задрожала от безотчетного испуга еще прежде, чем он заговорил. Интуиция медика подсказывала ей, что момент просветления рассудка миновал и Альфред снова превратился в безудержного фанатика науки. Чудилось что-то нездоровое в молниеносном прищуре глаз, которым он отреагировал на ее случайное упоминание о своем крепком здоровье. Что у него на уме? До какой противоестественной крайности может он дойти в своей экспериментаторской страсти? Почему для него столь важны ее здоровая кровь и прекрасное состояние организма? Однако опасения эти тревожили Джорджину не долее нескольких секунд, и она держалась вполне непринужденно и спокойно, когда твердые пальцы брата пощупали у нее пульс.