Иеремия Готтхельф - Черный паук

Но и в этом доме поселился не меньший страх чем в остальных домах поселка.

Благочестивая мать выздоровела и теперь боялась, но не за себя, а за своего преданного сына и его сестренку Мать не спала ни днем, ни ночью, а верная бабушка делила ее заботы и бдения. Они вместе молились Богу, чтобы Он дал им силы бодрствовать, чтобы Он помог им спасти невинных детей.

В эти долгие бессонные ночи им часто казалось что в темном углу сидит притаившийся паук или что он заглядывает в окно. Но тем истовее молили они Бога о помощи и защите. Женщины запаслись было оружием, но когда узнали что ни камень, ни топор паука не берут, отказались от мысли убить его. Однако все более отчетливо у матери зрел план. Она думала схватить паука руками и так одолеть его Ей казалось также, что если ей и не удастся раздавить паука, она возможно, сможет схватить его, и если Бог даст, куда-нибудь запереть и таким образом обезвредить. Ей приходилось слышать о том, как знающие люди запирали духов в расщелине скалы или дерева, забивали в щель гвоздь — и дух оставался там до тех пор, пока кто-нибудь этот гвоздь не вытаскивал.

Внутренний голос побуждал ее поступить так же Женщина долго обдумывала план избавления от паука. Она проделала щель в балке, находившейся ближе всего к ее правой руке когда она сидела у колыбели, приготовила затычку точно подходившую к щели, окропила ее святой водой и приготовила молоток. Днем и ночью молила она Бога дать ей силы для победы над чудовищем. Однако временами дух ее уступал плоти, и глубокий сон смыкал глаза, а во сне к ней приходило видение паука, пялящегося на золотые локоны ее сына и тогда она прогоняла сон и ощупывала руками волосы мальчика Никакого паука она не обнаруживала, а на личике ребенка играла улыбка: так улыбаются дети, когда видят во сне своего ангела. Матери же казалось, что изо всех углов сверкают ядовитые глаза паука, и сон подолгу не приходил к ней.

И вот однажды, после долгого бдения, она заснула. Ей стало сниться, будто погибший благочестивый пастор возник перед ней откуда-то издалека и закричал: «Женщина, проснись, враг пришел!» Трижды он звал ее, и только на третий раз разорвала она оковы сна, и когда с трудом подняла тяжелые веки, то увидела, как по кроватке медленно карабкается набухший ядом паук и приближается к лицу ее мальчика. И тогда, с именем Бога на устах, она быстро схватила паука. Лавина огня обрушилась на нее, прошла по руке и достигла сердца, но материнская верность и любовь помогли ей сжать пальцы в кулак, а Бог дал ей силы вытерпеть все это. Преодолевая смертельные муки, она сунула паука в приготовленную щель, а другой рукой вставила туда затычку и надежно забила ее молотком.

В щели все кипело и бурлило, подобно тому как вихри спорят с морской стихией, дом шатался и скрипел, но затычка сидела крепко, и паук остался запертым. Верная мать еще успела порадоваться спасению своего ребенка, поблагодарила Бога за Его милость и умерла. Но материнская верность заглушила ее страдания, а ангелы проводили ее душу к престолу Господню, где она встретилась с душами тех героев, которые отдали свои жизни за других.

Так было покончено с черной смертью. Жизнь и спокойствие вернулись в долину. Черного паука никто больше не видел, потому что он остался сидеть запертым в той щели, в которой он сидит еще и сейчас.

Когда дедушка замолчал, у всех слушателей стало неспокойно на сердце. Воцарилось молчание. Никому не хотелось ни шутить, ни соглашаться с рассказанным; каждому хотелось сначала выслушать другого, чтобы потом подладиться под него. Тут пришла повитуха, которая уже много раз приглашала всех за стол; лицо ее было огненно-красным, словно по нему тоже прополз паук.

На очередное ее приглашение все встали и пошли, хотя и очень медленно, в дом: никому не хотелось оказаться у двери первым — это было правом дедушки.

На сей раз это было не просто данью обычаю, согласно которому неприлично быть заподозренным в нетерпении; это была нерешительность, охватывающая людей, когда они стоя у входа в какое-нибудь страшное место. На этот раз ничего ужасного в доме не было. На столе искрились светом свеженаполненные красивые бутылки с винами, здесь же красовались два лоснящихся куска ветчины, от громадных блюд телячьим и бараньим жарким валил пар. Между ними стоял большие тарелки со свежими халами и «татерами»,[8] окруженные тарелочками с тремя видами пирожков. Чайничкам вкусным сладким чаем тоже нашлось место. Это было прекрасное зрелище, однако мало кто обращал на все это внимание люди лишь испуганно смотрели по сторонам: не сверкнут ли где-нибудь в углу глаза паука, не уставятся ли они мертвенно-ядовитым взглядом из благоухающей ветчины. И хотя паук нигде не было, никто не отпускал обычных комплиментов вроде «не стоило беспокоиться и готовить столько всего» или «так много никто не съест»; никто не решался подняться столу, все столпились внизу.

Напрасно призывали гостей наверх и указывали им на свободные места: они продолжали стоять как вкопанные Напрасно разливал по бокалам вино новоявленный отец и зазывал всех выпить на здоровье. Тогда он ухватил под рук крестную и сказал:

— Будь самой умной и подай всем пример!

Изо всех сил — а их у нее было немало — она отбивалась и кричала:

— Ни за какие деньги я не сяду наверху! Мне жжет век спину снизу доверху, вроде по ней хлестали крапивой. А если я сяду там, возле этой балки, то сразу почувствую паука; себя на затылке.

— Ты виноват в этом, дедушка, — сказала старая мать семейства. — К чему ты только завел разговор обо всем этом! От таких вещей сегодня никакого проку, только убытки для всего дома. И если когда-нибудь дети придут из школы в слеза; и начнут жаловаться, что остальные школьники их дразнят за то, что их бабушка ведьма, то ты окажешься во всем виноват.

— Не беспокойся, — отвечал дед, — сейчас все так ж «быстро забывают плохое и не удерживают его в памяти надолго, как и прежде. Меня попросили рассказать все, как было, и я рассказал, потому что лучше людям сказать правду самому, чем ждать, пока они насочиняют небылиц. Правда никогда не принесет бесчестья нашему дому. Однако пойдемте, сядем! Смотрите, я сам сяду рядом с затычкой. Я сидел здесь уже не один день безо всякого страха, и поэтому мне ничего не угрожало. Как только возникали у меня злые мысли, за которые мог бы ухватиться черт, мне казалось, будто что-то урчало у меня за спиной так, как кошка урчит от удовольствия, когда с ней играешь или гладишь ей спину, а по спине моей пробегало странное и непонятное ощущение. А так он сидит внутри тихо, как мышь, и пока здесь помнят Бога, он не выйдет оттуда никогда.