Проходите, раздевайтесь - Людмила Станиславовна Потапчук
И тут мне вдруг показалось, что у меня голова взорвалась.
Потому что вопить вдруг принялась Огурцова.
Если бы мне за пять минут до всего этого сумасшествия кто-нибудь рассказал бы, что хамка Огурцова Дарья начнет заступаться за чудика Цухлова Ивана, да еще и перед его собственной матерью, да еще и изобразит при этом цыганочку с выходом, я бы только пальцем у виска покрутил бы. Потому что есть на свете вещи, которых в принципе не может быть никогда.
А вот нате вам.
– Заткнитесь! – это да, она, Огурцова. – Замолчите! Перестаньте на него орать! Вы сами! Вы сама! Сама вы идиотка! Вы что, с ума, что ли, сошли, хватит, хватит! Хва-тит!
Я только что челюстью об пол не ударил. Если бы ударил, было бы слышно всем. Потому что такая тишина наступила после огурцовских выкриков, что хоть ее ножом режь.
– Вы все здесь с ума посходили! – это опять Огурцова, да. – Выпустите нас уже домой! Вот вы, – и тычет пальцем, как пистолетом, в Цухлову-мамашу. – Вот вы! Взяли бы и отвели его домой, чем тут гадости орать! Поликлиника закрыта, бумажек никто нам сегодня не даст, так давайте по домам! Мне лично завтра в школу идти!
– Офигеть, – это уже Руслана. Тихонечко так.
Но Дарья ее услышала.
– А ты вообще! – кричит и пальцем уже в Руслану тычет. – А ты! Вообще.
Видимо, она не придумала, что именно Руслана «вообще». Потому что замолчала. Постояла так немного со своим пальцем наперевес, палец медленно опустила, развернулась и пошла к лестнице.
А вот фигушки, так ей уйти и дали.
Потому что с лестницы выскочило это.
У этого был синий висячий халат, всклокоченные очень кудрявые волосы, серое неровное лицо и глаза как дыры. Вот как просто в сером картоне кто-то взял и дырки проделал. Карандашом. Серым, да.
И еще была швабра. И держало оно эту свою швабру как лопату. Типа – сейчас я тут вас всех вскопаю и на компост переведу.
И это со шваброй как на Дарью загорланит:
– Куд-да по помытому!
Огурцова аж назад отпрыгнула, как кузнечик. Совсем как огуречик.
А та, со шваброй:
– Ходят тут по чистому и ходят! Сами не знают, куда им надо! Вот врач отпустит – и давайте по домам, нужны вы тут! А пока нечего переться! Перемывай потом за вами! Я найду на вас управу!
И полы, что интересно, не моет, просто шваброй в воздухе машет. И полы не то чтобы недавно мытые. Не грязные, но и не мокрые. Полы и полы. Как везде.
И Дарья ей:
– А вы-то чего на меня орете!
А оно:
– А не надо мне полы пачкать! А то я живо на тебя управу найду!
А Дарья:
– Да пожалуйста, я сама помою, что напачкала, не вопрос!
А оно:
– Так я тебе и доверила инвентарь! Ишь!
И тут вдруг откуда-то со стороны лестницы, ласково так:
– Дарьюшка. Дарьюшка!
Руслан. Родители, швабра и кто кому нравится
Дарьюшка, говорит. Ну ты чего. Ну ладно тебе, чего ты.
И я с ужасом понимаю, что это пришла мама Огурцовой. Мало того что пришла – привела с собой двух ее маленьких братиков.
И я еще думаю – а чего это я ужасаюсь? Раз она смогла сюда прийти, значит, отсюда можно и выйти! Нет?
И такой у меня сразу восторг внутри! Чушь какая-то творится, папхен совсем не в себе, но раз можно выйти наружу, то я выйду, и никто меня не остановит, пусть попробуют!
Я к ней, конечно. Здравствуйте, говорю, э, Ксения Ильинична, а я одноклассница Дарьи, а вы скажите, вы как сюда вошли? Двери открыты были?
Ноль внимания мне уделила Ксения Ильинична. Обогнула меня, как столб, и мальчишек своих за собой провела, они меня даже и не коснулись.
Дарьюшка, говорит. Дарья. Да что ж ты шумишь, разве так можно. Мне вот позвонили, вызвали. А я с кем маленьких оставлю, папа-то работает в ночь. Пришлось с собой их брать. А ты, оказывается, не даешь себя обследовать. Дарья, ведь это медработники, им виднее. Пройди ты уже в кабинет хирурга, а? Ну ради меня, ради мальчишек вот. А потом и домой пойдем. Вместе, а?
И Дарья стоит такая, ушами хлопает, и я еще думаю – ну а чего не пройти-то, раз после домой отпустят.
А потом думаю – что-то тут не так.
Мама Дарьи – она же вроде думала, что ее дочь где-то зависла, а поликлиника закрыта. Она же вроде приходила сюда и ушла ни с чем, еще и на Дарью по телефону ругалась. А теперь ведет себя, как будто ее из постели только что выдернули. Фиг бы она стала спать, если бы думала, что ее дочь пропала. Фиг бы она Огурцову сейчас отчитывала, как маленькую, если бы внезапно поняла – вот она, дочь, нашлась, и про поликлинику не врала.
И Дарья – она, видимо, пришла к такому же выводу.
– Мать, – говорит. – С тобой все нормально вообще?
А та ей: дочка меня, говорит, огорчает, не слушается старших, а больше – чего больше, ничего больше, все вроде хорошо в остальном-то.
– Мне вообще-то больничный закрыть, – это Дарья. – Вот на хрена мне в кабинет хирурга?
Что тут началось.
Всех этих пресловутых взрослых, больших и умных, как будто в розетку включили.
Они все – и мой папхен, который совсем было замолк и замер, и мама Андроида, ну, Цухлова, и Дарьина мать, и эта работница швабры – начали орать хором. То есть нет, не хором, в хоре все вроде одно и то же поют. А они – одновременно, но разное. Я только некоторые фразы различала.
Огурцова-старшая орала:
– Без разговоров на осмотр! Прошла и разделась!
Мать Андроида орала:
– Да вы все тут чокнутые! Чокнутые!
Папхен орал:
– Руся, молчать! Будешь делать то, что я скажу!
Хотя я и так молчала.
Уборщица махала шваброй и орала:
– Куда по помытому!
Мало того – орали в сто
