Перстень Тота - Дойл Артур Конан
Дальше две страницы, к сожалению, отсутствуют. На следующей запись крупными корявыми разбегающимися буквами:
«Высота сорок три тысячи футов. Я больше никогда не увижу землю. Их три, и все они подо мной. Помоги мне Бог! Какой ужасной смертью я умру!»
Вот что написал в своем дневнике Джойс-Армстронг. Самого его после этого полета никто не видел. Обломки разбившегося моноплана были обнаружены в охотничьих угодьях мистера Бадд-Лашингтона, на границе между Кентом и Суссексом, в нескольких милях от того места, где нашли блокнот. Если расчеты несчастного авиатора верны и воздушные джунгли, как он их называл, действительно находятся только над юго-западной территорией Центральных графств, то, судя по всему, моноплан унес его оттуда на полной скорости, но эти омерзительные твари догнали его и сожрали в верхних слоях атмосферы над тем местом, где были найдены печальные останки. Какое жуткое зрелище: моноплан летит на огромной высоте, а под ним, не отставая ни на фут, скользят неведомые твари, навеки отрезав авиатора от земли, вот они начинают приближаться к своей жертве… нет, если об этом долго думать, можно сойти с ума. Я знаю, многие до сих пор потешаются, когда при них заходит речь о тех явлениях, которые я здесь описал, но даже закоренелые скептики вынуждены признать, что Джойс-Армстронг действительно исчез, и мне хочется, чтобы они задумались над словами из его дневника: «…эти записки объяснят, какую я поставил себе цель и какой смертью погиб, ища подтверждение своей догадке. Но только ради всего святого: никакой чепухи о несчастных случаях и тайнах небес».
ИУДЕЙСКИЙ НАПЕРСНИК
Мой ученый друг Уорд Мортимер был известен как один из лучших специалистов своего времени в области археологии Ближнего Востока. Он написал немало трудов на эту тему, два года провел в гробнице в Фивах, когда производил раскопки в Долине Царей, и, наконец, сделал сенсационное открытие, раскопав предполагаемую мумию Клеопатры во внутренней усыпальнице храма бога Гора на острове Филе. Ему, сделавшему себе к тридцати одному году имя в науке, прочили большую карьеру, и никого не удивило, когда он был выбран хранителем музея на Белмор-стрит. Вместе с этой должностью он получал место лектора в Колледже ориенталистики и доход, который снизился с общим ухудшением дел в стране, но тем не менее по-прежнему представляет собой идеальную сумму — большую настолько, чтобы служить стимулом для исследователя, но не настолько, чтобы размагнитить его.
Лишь одно обстоятельство делало положение Уорда Мортимера в музее на Белмор-стрит немного щекотливым — исключительно высокая научная репутация его предшественника. Профессор Андреас был серьезным ученым с европейским именем. Его лекции слушали студенты со всех концов света, а образцовый порядок, в котором он содержал музейную коллекцию, доверенную его заботам, стал притчей во языцех в ученых кругах. Поэтому, когда он в возрасте пятидесяти пяти лет неожиданно отказался от своей должности и сложил с себя обязанности, которые были для него и отрадой, и средством к существованию, его решение вызвало немалое удивление. Он с дочерью съехал с удобной квартиры при музее, предназначаемой для хранителя, и в ней поселился мой неженатый друг Мортимер.
Узнав о назначении Мортимера, профессор Андреас написал ему очень любезное и лестное поздравительное письмо. Я присутствовал при их первой встрече и вместе с Мортимером совершал обход музея в тот раз, когда профессор показывал нам восхитительную коллекцию, которую он столько лет лелеял. В этом осмотре нас сопровождали дочь профессора, настоящая красавица, и молодой человек, капитан Уилсон, который, как я понял, должен был вскоре стать ее мужем. Всего в музее имелось пятнадцать залов, но лучше всех были Вавилонский, Сирийский и Центральный зал, в котором хранились иудейские и египетские древности. Профессор Андреас, спокойный, суховатый пожилой человек с чисто выбритым лицом, держался бесстрастно, но его черные глаза начинали сверкать, а на лице появлялось восторженное выражение, когда он показывал нам особенно прекрасные и редкостные экспонаты. Его рука с такой любовью задерживалась на них, что сразу было видно, как он гордится ими и как горюет теперь в глубине души, передавая их на попечение другому человеку.
Он поочередно демонстрировал нам мумии, папирусы, редкие изображения священных скарабеев, резные надписи, иудейские древности и копию знаменитого светильника о семи ветвях из иерусалимского храма, который был доставлен Титом в Рим и который покоится сейчас, как полагают некоторые, на дне Тибра. Затем профессор Андреас подошел к витрине, расположенной в самом центре зала, и склонился над стеклом в благоговейной позе.
— Для такого знатока, как вы, мистер Мортимер, тут нет ничего нового, сказал он, — но, полагаю, вашему другу мистеру Джексону будет интересно взглянуть вот на это.
Нагнувшись над витриной, я увидел небольшой прямоугольный предмет: двенадцать драгоценных камней в золотой оправе с двумя золотыми крючками на углах. Все камни были разные и разного цвета, но одинаковой величины. По форме, порядку расположения и последовательности тонов эти камни чем-то напоминали коробку акварельных красок. На поверхности каждого камня имелась какая-то иероглифическая надпись.
— Известно вам, мистер Джексон, что значит урим и туммим?
Название было мне знакомо, но я очень смутно представлял, что это такое.
— Урим и туммим, или наперсник, — это украшенная драгоценными камнями пластинка, которую носил на груди иудейский первосвященник. Иудеи относились к этой святыне с величайшим почтением — подобное же почтение мог питать древний римлянин к «сивиллиным книгам» в Капитолии. Как видите, здесь двенадцать великолепных камней с вырезанными на них тайными знаками. Начиная с левого угла верхнего ряда, камни идут в таком порядке: сердолик, хризолит, изумруд, рубин, лазурит, оникс, сапфир, агат, аметист, топаз, аквамарин и яшма.
Я был поражен разнообразием и красотой драгоценных камней.
— Известна ли история этого наперсника? — спросил я.
— Он очень древний, и ему нет цены, — ответил профессор Андреас. — Хотя нельзя утверждать наверняка, есть много оснований считать, что это подлинный урим и туммим из иерусалимского храма, построенного Соломоном. Ни в одной европейской коллекции нет подобного сокровища. Мой друг капитан Уилсон специалист-практик по драгоценным камням, и он подтвердит, какой чистой воды эти камни.
Капитан Уилсон, мужчина со смуглым, резко очерченным лицом, стоял рядом со своей невестой по другую сторону витрины.
— Да, — коротко сказал он. — Лучших камней я не видал.
— А посмотрите, какая ювелирная работа! Древние достигли совершенства в искусстве…- Наверное, он хотел обратить мое внимание на отделку камней, но тут его перебил капитан Уилсон.
— Еще лучший образчик их ювелирного искусства — вот этот светильник, проговорил он, — поворачиваясь к другой витрине, и все мы разделили его восхищение резным стеблем светильника и изящно украшенными ветвями. Профессор Андреас повел нас дальше, и я с интересом непосвященного слушал пояснения этого великого знатока, рассказывающего о музейных редкостях; когда же наконец он по завершении экскурсии официально препоручил эту бесценную коллекцию заботам моего друга, я невольно пожалел профессора и позавидовал его преемнику, чья жизнь станет проходить в отправлении столь приятных обязанностей. Вскоре Уорд Мортимер удобно устроился в своей новой квартире и стал полновластным хозяином музея на Белмор-стрит.
А недели через две мой друг устроил по случаю своего назначения небольшой обед в кругу нескольких приятелей-холостяков. Когда гости расходились, он потянул меня за рукав и сделал знак, чтобы я задержался.
— Вы живете в двух шагах отсюда, — сказал он. (Я жил тогда в меблированных комнатах в Олбани, этом знаменитом доме на Пиккадили).
— Останьтесь, выкурите со мной в тишине сигару. Мне очень нужно посоветоваться с вами.
