Дороти Мэкардл - Тайна «Утеса»

— Лицо ангела, — отозвался я.

— И дедушка не успел прийти, она умерла без него.

Стелла помолчала, потом, подчиняясь какому-то порыву, спросила, словно запретные мысли сами рвались у нее с языка:

— Я неправильно поступила, решившись прийти сюда? В этом есть что-то неестественное, болезненное?

Как затуманилось ее лицо! Она явно повторяла слова старого капитана. Памела задумалась.

— Наоборот, — сказала она — Было бы неестественно, если бы вы не пришли. Старые люди иначе устроены. А молодые должны все преодолевать.

— Понятно, — горячо отозвалась Стелла. Потом, помолчав, добавила: — Спасибо, — и встала из-за стола. — А теперь, боюсь, мне действительно пора.

Я сказал, что мне надо отправить письма и я дойду с ней до фермы.

— Очень приятно, — ответила она.

Я прихватил с собой пышку для чаек; я не уставал любоваться, как они планируют в воздухе и камнем бросаются вниз.

Стелла попрощалась с Памелой на крыльце, а когда мы заворачивали за угол дома, обернулась и слегка поклонилась. «В этой брюссельской школе ее хорошо выдрессировали», — подумал я и решил, что, наверно, она привыкла говорить по-французски. Современные молодые англичанки ни фразами такими, ни жестами не пользуются.

Пока мы шли вдоль края скалы, Стелла печально смотрела на мертвое дерево.

— Когда-нибудь я его срублю, — пообещал я, хотя тут же подумал, что его причудливых очертаний «Утесу» будет не хватать. Под порывами ветра оно поочередно напоминало всех героев «Макбета».

Одна из чаек схватила кусок пышки на лету, остальные друг за другом ныряли за ними в воду.

Стелла, смеясь, кидала им куски, ее забавляла их жадность.

— Я как-то наблюдала за чайками с парохода, на рассвете. Против солнца они казались черными, словно вороны, а потом они повернули в другую сторону и сделались совершенно золотыми. Волшебное зрелище.

— А кто написал тот портрет? — спросил я, когда мы шли по вересковой пустоши.

— Мой отец, Левелин Мередит. Вы видели его картины? Знаете его работы?

Как ей хотелось, чтобы я ответил утвердительно!

— Нет, — пришлось мне признаться, — но это потому, что мы постыдно мало знаем о поколении наших отцов. А вы учились живописи?

— Да, в школе, и надеюсь, что еще когда-нибудь удастся.

Мы вышли на дорогу, ведущую к ферме. Стелла остановилась в замешательстве, потом подняла на меня глаза:

— Пожалуйста, если вы не возражаете… мне очень жаль… мне бы хотелось, чтобы вы меня проводили, но лучше не нужно.

— Я должен отправить письма.

— Можно, я отправлю их за вас?

— Мне хотелось пройтись.

— Как угодно.

Вот беда-то! Я поддразнивал ее, обращался с ней, как с ребенком, а мне напомнили, что я навязываю свое общество леди, которая этого вовсе не хочет. Я остановился и сказал полушутя-полусерьезно:

— Вы хотите, чтобы я пошел с вами, но предпочитаете, чтобы я этого не делал? Не понимаю.

— Неважно.

Какой же я нескладный олух! Ну конечно! Ведь дорога вниз проходит как раз мимо дверей миссис Джессеп; Стелла нанесла нам визит втайне, о нем не следовало оповещать всю округу.

— Прошу прощения, мисс Мередит, — искренно извинился я. — Лучше мне повернуть назад.

Она вспыхнула, огорченная тем, что я мог счесть ее нелюбезной и чопорной, и не знала, что сказать и как поступить. А я чувствовал себя настоящим негодяем — взял да испортил ей все удовольствие от прихода к нам. Оба разом мы остановились, понимая неловкость ситуации, каждый сознавал, как неудобно другому, и не знал, что делать дальше. Наконец меня осенило и я улыбнулся:

— Будьте так добры, опустите эти письма в почтовый ящик. Верхнее письмо очень важное, как вы сами можете убедиться.

Я вручил Стелле письма. И она невольно взглянула на них. Удивленно нахмурившись, она подняла глаза, и тут же лицо ее прояснилось, послышался серебристый смех, но через минуту она снова покраснела.

— Я все поняла, мистер Фицджералд.

— Значит, скоро мы вас увидим?

Лицо ее опять затуманилось. Она с сомнением посмотрела на письмо. Боялась ли она, что сразу получит отказ? Стелла не сказала, о чем думает.

— Очень бы этого хотелось. До свидания, — ответила она.

Не оглядываясь, она быстро зашагала по дороге и вскоре скрылась из виду за поросшей вереском дюной. А я пошел домой и невольно улыбался, думая, что она — настоящее дитя этих мест — с ее веселостью, то гаснущей, то вспыхивающей вновь, с ее прямотой и сдержанностью. И от здешних скал в ней было что-то — та же твердость, хотя, может быть, я заблуждался. Наш дом занимал все ее помыслы, однако она ни разу не намекнула на местные сплетни, не задала нам ни одного вопроса.

Мы будем видеться со Стеллой; наверно, ее дед попытается помешать ей бывать у нас, но у него ничего не выйдет. Памела и она понравились друг другу, а за дружбу Памела держится крепко. Старику придется уступить.

Глава

V МАСТЕРСКАЯ

Я составил себе замечательное расписание. Отныне работе в доме и в саду надлежало считаться отдыхом, и под нее отводились часы между ленчем и чаем. Вторую половину дня и вечер я должен был проводить за сочинением статей и рецензий, а каждое утро — с девяти до часу — неукоснительно трудиться над книгой.

Все это было превосходно, но почему-то «История британской цензуры» никак не желала продвигаться. Что мне мешало? Кабинет был удобный и солнечный, в нем царила тишина, карточки были разложены по местам, книги на полках, на диване возле окна громоздилась последняя партия пьес, присланных из библиотеки Театральной лиги, — словом, все располагало к непрерывной плодотворной работе; однако с измятой страницы на меня изо дня в день так и смотрело название главы «Ибсеновская истерия» и ни слова больше. Когда-то я с жаром взялся за это исследование, чувствуя себя крестоносцем, — только вместо меча у меня было разящее слово, а теперь все и вся интересовало меня куда больше, чем эти, давно ушедшие в прошлое глупости. Я слонялся, бездельничал и тяжело вздыхал.

Памела дала мне простой совет: пока лето, все утренние часы посвящать «Утесу», а потом, в сентябре, Целиком отдаться книге. Заманчиво, конечно, но мне ли не знать, что чем дольше передышка, тем мучительнее начинать все сначала. Я стал опасаться, что уже не смогу снова взяться за книгу.

В общем, неизвестно, почему во мне шло какое-то брожение. Я пробовал с ним бороться, в результате чего мусорная корзина наполнялась скомканными листами, а настроение безнадежно портилось. В конце концов я решился на компромисс: я брошу книгу недели на две, а там посмотрю, что будет. Памела меня одобрила.