Дэн Симмонс - Террор
Хотя Асиаюк великодушно предложил Силне и детям места в своем теперь переполненном умияке, она при посредстве говорящей веревки сообщила, что предпочитает каяк. Талириктуг знал, что жена никогда не допустит, чтобы дети – особенно двухмесячная Каннеюк – находились в такой близости от свирепых псов. Их двухлетний сын Туугак – «Ворон» – не боялся собак, но в данном случае у него не было выбора. Он сидел в каяке между Талириктугом и Силной. Малышка Каннеюк (чье тайное имя, каким нарекают сиксам иеа, было Арнаалук) лежала в амотике Силны, большом капюшоне для переноски детей.
Они тронулись в путь холодным, но ясным утром, и, когда они оттолкнулись от покрытого галькой берега, пятнадцать оставшихся членов общины Людей Прямоходящего Бога затянули прощальную песню:
Ай-ей-яй-я-наЙе-хе-йе-йе-и-ян-я-куанаАй-йе-йи-яй-яна.
На вторую ночь путешествия, прежде чем двинуться на веслах и под парусом по каналам во льдах прочь от ангилак кикиктака – «самого большого» острова, который Джеймс Росс давным-давно назвал Кинг-Уильям, хотя аборигены, сообщившие Россу про него, продолжали называть его «кикиктак, кикиктак, кикиктак», – они остановились менее чем в миле от лагеря Спасения.
Талириктуг пошел туда один.
Он уже возвращался в лагерь однажды. Два лета назад, всего за несколько недель до рождения Ворона, они с Силной наведались туда. Тогда не минуло еще и года с той поры, когда человек, которым Талириктуг являлся прежде, был предан, заманен в засаду и застрелен, как собака, но уже почти ничто не говорило о том, что в недавнем прошлом здесь находилось место стоянки шестидесяти с лишним англичан. Все голландские палатки изорвало и унесло прочь ветром, если не считать нескольких лоскутов парусины, намертво вмерзших в гальку. Там остались лишь несколько сложенных из камней очагов да несколько кругов, выложенных из булыжников, которыми придавливались полы палаток.
И кости.
Он нашел несколько длинных костей, части изгрызенного позвоночника и всего один череп, без нижней челюсти. Держа череп в руках, он страстно надеялся, что это не доктор Гудсир.
Все разбросанные по берегу и обглоданные нануками кости он собрал и похоронил вместе с черепом в одной могиле, положив на возведенную из булыжников надгробную пирамиду найденную среди камней вилку, по обычаю Настоящих Людей и даже Людей Прямоходящего Бога, с которыми он провел лето, отсылавших разные полезные инструменты и дорогие сердцу покойных вещи в мир духов вместе с мертвыми.
Едва положив вилку на пирамиду, он осознал, что инуит счел бы это возмутительной напрасной тратой драгоценного металла.
Потом он задумался о том, какую молитву прочитать над могилой.
Молитвы на языке инуктитут, которые он слышал последние три месяца, не годились. Но в ходе своих неуклюжих усилий овладеть эскимосским наречием (пусть он никогда не сможет произнести вслух ни слова на нем) тем летом он развлекался попытками переводить на инуктитут «Отче наш».
В тот вечер, стоя у надгробной пирамиды, под которой покоились кости его товарищей, он попытался мысленно прочитать молитву:
«Налегаувит Каилауле. Пийорнаят пинатуале нунаме сорло киангме…»
Отче наш, сущий на небесех, да святится имя Твое…
Два лета назад он был способен только на это, но и этого было достаточно.
Сейчас, почти два года спустя, возвращаясь к своей жене из лагеря Спасения, опустевшего еще сильнее прежнего (вилка исчезла, и надгробная пирамида была разрушена и разграблена Настоящими Людьми с юга, даже кости бесследно пропали), Талириктуг невольно улыбнулся при мысли, что, будь даже ему дарованы библейские годы жизни, он никогда не овладеет наречием Настоящих Людей.
Каждое слово в нем – даже простые существительные – имело десятки значений, а тонкости синтаксиса были абсолютно неподвластны средних лет человеку, который в отрочестве стал моряком и так и не выучил даже латынь. Слава богу, ему никогда не придется говорить на этом языке вслух. От напряженных усилий понять изобилующую прищелкивающими звуками разговорную речь у него начиналась головная боль вроде той, какой он мучился на первых порах, когда стал видеть сны Силны.
Например, Большой Медведь. Обычный белый медведь. Люди Прямоходящего Бога и остальные Настоящие Люди, встречавшиеся ему в течение двух последних лет, называли зверя нанук, что было довольно просто, но он также слышал разные варианты, которые можно записать (на английском, поскольку у Настоящих Людей нет письменности) следующим образом: нанок, нэнувак, наннуралук, токоак, писугтук и аюялунак. А теперь от Инупиюка, охотника с юга (который, он уже понял, был вовсе не таким тупым, как утверждал Асиаюк), он узнал, что многие южные общины Настоящих Людей называют Большого Медведя еще и торнарссук.
После нескольких мучительных месяцев – тогда он еще лечился и заново учился есть и глотать пищу – он вполне удовольствовался тем, что вообще получил имя. Когда люди Асиаюка начали называть его Талириктуг – «Сильная Рука» – после случая, имевшего место во время охоты на белого медведя, когда он один вытащил из воды тушу убитого медведя, чего не смогли сделать три охотника с упряжкой собак (дело было вовсе не в его сверхчеловеческой силе, просто он один увидел, где веревка гарпуна запуталась среди ледяных валунов), он не возражал против своего нового имени, хотя без него чувствовал себя лучше.
Много месяцев назад, когда они с Безмолвной пришли в состоящую из иглу деревню, чтобы женщины помогли ей при родах Ворона, он не удивился, узнав, что среди Настоящих Людей, говорящих на наречии инуктикут, его жена зовется именем Силна. Он видел, что она воплощает в себе одновременно дух Сайлы, богини воздуха, и Седны, богини моря. Свое тайное имя – имя сиксам иеа, небесной повелительницы духов, – она не желала или не могла сообщить ему ни посредством говорящей веревки, ни во снах.
Он знал и свое тайное имя. В первую ночь невыносимых мук после того, как Туунбак отнял у него язык и прошлую жизнь, он услышал свое тайное имя во сне. Но он никогда никому его не скажет, даже Силне, которую он продолжал называть Безмолвной, мысленно обращаясь к ней во время занятий любовью и в общих снах.
Деревня называлась Талойоак и представляла собой скопление палаток и малочисленных снежных домов, где жили в общей сложности человек шестьдесят. Там было даже несколько прилепившихся к скалам домов из дерна, на крышах которых летом вырастет трава.
Местные жители звались олеекаталиками, каковое слово, предположил он, означало «люди в плащах», хотя шкуры, которые они носили накинутыми на плечи поверх парок, больше походили на шерстяные шарфы англичан, чем на настоящие плащи. Глава общины был примерно одного возраста с Талириктугом и довольно привлекателен, хотя у него не осталось ни одного зуба, отчего он выглядел старше своих лет. Он носил имя Икпакхуак, которое, как объяснил Асиаюк, означало «Грязный», даром что с виду и по запаху он показался Талириктугу не грязнее всех остальных и почище некоторых.
Жену Икпакхуака – значительно моложе мужа годами – звали Хигилак. Асиаюк с глупой ухмылкой объяснил, что данное имя означает «Ледяной Дом», но Хигилак держалась с гостями отнюдь не холодно. Она вместе с мужем радушно приняла отряд Таликтуга, накормив горячей пищей и вручив всем подарки.
Он осознал, что никогда не поймет этих людей.
Икпакхуак, Хигилак и прочие члены семьи угостили их умингмаком, жареным мясом овцебыка, которое Талириктуг ел с удовольствием, но Силна, Асиаюк, Науйя и остальные через силу, поскольку они были нетсиликами, «людьми, питающимися тюлениной». По завершении церемонии знакомства и трапезы он сумел на языке жестов, истолковываемых Асиаюком, перевести разговор на дары каблуна.
Икпакхуак признал, что община плаща действительно владеет таким сокровищем, но, прежде чем показать дары гостям, попросил Силну и Талириктуга продемонстрировать всем жителям деревни свои магические способности. Большинство олеекаталиков никогда в жизни не видели ни одного сиксам иеа – хотя сам Икпакхуак несколько десятилетий назад знал отца Силны, Айю, – и Икпакхуак вежливо спросил, не согласятся ли Силна и Талириктуг немного полетать над деревней и, возможно, превратиться в тюленей, только не в медведей, пожалуйста.
Силна объяснила – при помощи говорящей веревки и Асиюка в роли переводчика, – что два небесных повелителя духов не желают этого делать, но они оба покажут гостеприимным олеекаталикам обрубки языков, отнятых у них Туунбаком, а ее муж-каблуна – сиксам иеа доставит им редкое удовольствие увидеть его шрамы… шрамы, оставшиеся после яростной схватки со злыми духами, произошедшей много лет назад.
Это вполне устроило Икпакхуака и его людей.
После демонстрации шрамов Талириктугу удалось заставить Асиаюка снова вернуться к разговору о дарах каблуна.
