Говард Лавкрафт - Ужас в музее

Я приехал сюда в начале августа, за день до объявленной мною даты. Подойдя к дому, я увидел стоявший рядом с ним грузовик, вокруг которого суетились двое рабочих — они выгружали из машины мебель и таскали ее в помещение. Насчет обстановки я договорился с хозяином дома заблаговременно, а вот чего мы с ним не обсудили, так это срока моего пребывания здесь, который в то время и для меня самого был загадкой. Признаюсь, в моей душе даже шевельнулось нечто похожее на тщеславие — ведь после многомесячного проживания в маленькой тесной комнатушке я становился обитателем целого дома! Дождавшись, когда уедет машина с грузчиками, я оставил свои скромные пожитки в доме, запер его на ключ и спустился по заросшему бурьяном склону холма на пляж. Перетаскивая вещи в дом, я успел лишь мельком осмотреть свое новое жилище, которое состояло всего-навсего из одной квадратной комнаты. Через два окна в противоположных стенах внутрь проникало много света; дверь же выходила прямо на море. Дом был построен где-то лет десять тому назад, но, похоже, все эти годы нечасто бывал заселенным: из-за удаленности от Эллстона его даже в разгар сезона снимали довольно редко, а уж с октября и до самой поздней весны он попросту стоял заброшенным, поскольку в нем не было камина. Справедливости ради следует отметить, что расстояние, отделявшее мое жилище от Эллстона, не было таким уж значительным — полмили, не больше, — но из-за того, что как раз в этом месте океанский берег выгибался дугой, поселок был отсюда совершенно не виден: поросшие травою дюны полностью скрывали его от взора.

Первый день, наполовину уже прошедший к моменту моего обустройства на новом месте, я занимался исключительно тем, что нежился под лучами солнца и любовался не знавшими устали океанскими волнами. Их спокойное величие сразу же отодвинуло на задний план надоедливые мысли о настенной росписи и мучительных усилиях по ее созданию, которые надолго сделали меня фанатиком, слепо подчиненным одной-единственной цели. Но сейчас все это осталось позади, а впереди был прекрасный отдых — здешняя обстановка, резко контрастировавшая с той, что окружала меня еще недавно, вселяла в меня твердую уверенность в этом. Яркое солнце весело играло на гребнях нескончаемых волн, которые, причудливо изгибаясь, с разгону налетали на берег и разбивались на тысячи блестящих, похожих на осколки горного хрусталя брызг. Свет полуденного солнца был настолько ярок, что казалось, вся его громада обрушивалась на столь же громадную массу воды, чтобы придать ей совершенно непередаваемый цвет — лишь немногие из бесчисленных причудливых оттенков океана были в состоянии пробиться сквозь это ослепительное сияние. Рядом со мной не было ни единой живой души, и я в полнейшем одиночестве наслаждался этим величественным зрелищем, которое по-своему остро воспринималось каждым из моих пяти чувств. Море света и громада воды были совершенно неотделимы друг от друга в моем сознании, и порою мне казалось, что стоявший у меня в ушах нескончаемый рокот исходил от палящих солнечных лучей, а неистовое белое сияние — от неутомимо набегавших на берег волн. Уже в самый день приезда я отметил про себя одно любопытное обстоятельство — вблизи моего крошечного домика не было видно ни единого пловца, и это показалось мне странным, ибо океанский берег изгибался здесь плавной дугой, образуя широкий пляж, гораздо более удобный для отдыха, нежели песчаная полоска, что тянулась в полумиле отсюда вдоль Эллстона. И тем не менее на поверхности пенных волн, омывавших тот пляж, виднелись многочисленные точки человеческих фигур, а здесь, напротив моего дома, не было ни души. Может быть, это объяснялось тем, что жилище мое было отделено от поселка обширным незастроенным пространством, но вот почему оно оставалось незастроенным, честно говоря, являлось для меня загадкой — ведь другая часть побережья, уходившая от Эллстона на север, изобиловала рассеянными вдоль океанского берега коттеджами.

Боже, каким наслаждением показалось мне в тот день купание в ласковых океанских волнах! Вдоволь наплававшись и выбравшись из воды, когда день уже клонился к закату, я вернулся в дом, немного отдохнул и отправился в поселок, куда прибыл уже затемно. И здесь, в тусклом свете уличных фонарей, я с неприятным для себя удивлением обнаружил признаки скучной и убогой жизни, которая никак не вязалась с близостью сокрытого сейчас во мраке ночи великого порождения Творца… Меня окружали женщины в безвкусных, усыпанных блестками нарядах, немолодые мужчины с изможденными лицами — одним словом, то было сборище жалких марионеток, живущих на краю бездны, но неспособных понять ее божественную сущность и восхититься красотой ночного неба с мириадами ярких звезд и беспредельным величием ночного океана. Не помню, сколько времени занял у меня в тот вечер обратный путь. В кромешной темноте я брел вдоль океанского берега, освещая фонариком петлявшую среди голой, неприветливой пустоши тропинку и вслушиваясь в размеренный шум воды. Время от времени луч фонарика соскальзывал на почти отвесные стены неутомимого прибоя, и, глядя на эту могучую стихию, которая поражала уже одними своими размерами, я как никогда остро ощущал свое ничтожество. Бездонный океан раскинул предо мною свои тысячемильные просторы, а я был всего-навсего маленькой темной точкой, притулившейся на земной поверхности, меж тем как величественный рокот океанских волн напоминал мне раздражающе монотонный гомон толпы, и ощущение это не покидало меня до самого конца прогулки.

На протяжении всего пути туда и обратно (а это была миля, не меньше) мне не встретилось ни одной живой души, но я чувствовал, как дух великого океана неотрывно следовал за мною по пятам: обретя форму, недоступную моему физическому восприятию, он невидимо и неслышимо витал надо мною. Точно так же стоящий в темноте за кулисами актер до поры до времени остается невидимым для зрителя; публика может даже не подозревать о его существовании — и вдруг он появляется на сцене, бросает в лицо залу страстный монолог, и сокрытая за кулисами тайна внезапно обрушивается на зрителя в ослепительном свете рамп… Мне так и не удалось до конца избавиться от этого ощущения преследования, и потому, лишь оказавшись в стенах своего дома, я почувствовал себя в относительной безопасности.

В Эллстоне я появлялся каждый вечер. Выходил из дому, когда уже начинало смеркаться, приходил в поселок затемно, ужинал в каком-нибудь ресторане и, побродив немного по улицам, возвращался в свой уединенный домик, который, как мне казалось, тоже был некогда частью Эллстона, но потом каким-то непостижимым образом забрел сюда да так и остался стоять на веки вечные, чтобы не слышать гомона праздной толпы… Гуляя по улицам Эллстона, я не уставал удивляться обилию антикварных лавок и театров с безвкусными пышными фронтонами. Впрочем, внутрь этих зданий я никогда не заходил, предпочитая посещать исключительно рестораны и осуждая в душе род людской за его склонность к созданию совершенно бесполезных предметов и сооружений.