Челси Ярбро - Тёмные самоцветы

Говорят, до Москвы осталась всего неделя пути, и это походит на правду. Дома по мере нашего продвижения к цели становятся все богаче, владельцы поместий одеваются и живут с большим шиком, а над церквами сплошь и рядом сияют золоченые купола. Русские чрезвычайно привержены к пышности, это, надо думать, у них от монголов, чьими данниками они являлись в течение множества лет.

Весна здесь в разгаре, всюду цветут сады, своей обширностью напоминая леса. Вчера нас окружали яблони, сегодня в окно ломятся вишни. Лучники говорят, что для крестьян эти сады лишь подспорье, а основная работа идет на полях. Угодья богатые. Плохо то, что местные жители весьма безалаберны и не могут собрать себе на зиму соответствующие своим нуждам припасы. Эти несчастные в студеную пору во множестве гибнут от скудости пропитания, не имея возможности дотянуть до весны. Они нуждаются в поддержке и руководстве, по крайней мере, так говорит наш здешний хозяин. Он из новой знати, то есть опричник, а не боярин, и сторонник реформы, какая должна закрепить крестьян за поместьями, вокруг которых они проживают, что защитит их голода, холода и прочих бед. Командир лучников вторит ему и утверждает, что корень этого зла в отсутствии надлежащего религиозного воспитания. Большинство крестьян все еще поклоняются земле и солнцу, верша в период зимнего равноденствия языческие обряды, подчас заканчивающиеся убийством детей, что тут считается делом, возможно, греховным, но никак не преступным. По его словам, до недавнего времени за реформу стоял и царь Иван, но каковы сейчас его настроения, сказать невозможно. Сей офицер вообще говорит о своем государе весьма неохотно, предпочитая уклончивость прямоте, чем наводит меня на мысль, что слухи о состоянии рассудка Ивана в достаточной мере верны.

Я отдам это письмо улану, какого граф Зари назначит в гонцы, и впредь буду пользоваться услугами воинской эстафеты. Когда все уланы отстанут от миссии, я постараюсь найти другой способ пересылки своих отчетов в обход помощи, настойчиво предлагаемой мне святыми отцами.

ГЛАВА 5

С рассветом звоны кремлевских колоколов поглотили стенания государя. К ним присоединились ответные звоны других колоколен, и вскоре весь воздух столицы завибрировал от медного гула. Когда первые лучи яркого июньского солнца коснулись многочисленных луковок городских церквей и соборов, те воссияли — и Москва расцвела.

Великий князь Иван, единовластный господин всея Руси, прислонился спиной к двери молельни. Со стены на него бесстрастно взирали святые братья-мученики Борис и Глеб, как и он, ожидавшие своего часа. Царь вскинул руку к глазам, заслоняясь от хлынувших в узенькое оконце лучей, и горячо зашептал:

— Господи, помоги мне! Господи, помоги!

Он повторял это страстно, как заклинание, меж тем ту же дверь, но с другой стороны потихонечку дергал косоглазый согбенный старше. Убедившись, что она заперта, он боязливо воззвал:

— О государь, выслушай своего раба. Я пришел к тебе с почитанием и любовью. Ты повелел мне напомнить твоей милости об иноземцах, прибывших ко двору. Ты хотел принять их сегодня. — Голос скопца даже в робости был сладостен, как у ребенка.

— Ты что-то путаешь, Ярослав, — ответил, досадливо хмурясь, Иван. — Иноземцы прибыли на прошлой неделе. Я уже принимал их.

— То были англичане, батюшка, — залебезил слуга, охваченный страхом. — Они торговцы, их прислала в помощь сэру Хоси твоя приятельница королева Елизавета. Ты уже оказал им великую честь, позволив себя лицезреть. А это другие иноземцы, от Стефана Батория. Они прибыли две ночи назад.

— Поляки! — встрепенулся царь, широко раскрывая глаза, голубизну которых подернула гневная зелень. — Кого же он осмелился ко мне подослать?

Ярослав был так напуган, что едва мог говорить.

— Восьмерых священников и алхимика-венгра. Их сопровождают четыре улана и один офицер знатного рода. Алхимик привез с собой также слугу. Вот все. Никого более с ними нету. — Он знал дотошность царя и страшился, что тот потребует перечислить ему всех вновь прибывших поименно — возможно, даже улан.

— Уланы, — пробормотал Иван, с трудом поднимаясь на ноги. — Стефан Баторий направил ко мне войска?

— Нет, нет, — поспешно возразил Ярослав. — Он направил к тебе послов. Церковников, батюшка, и какого-то книгочея. С ними нет войск, только охрана. Совсем небольшая. Пять человек.

— Стефан Баторий — мой враг, — сказал Иван, уже с некоторым замешательством. — Он напал на меня.

— То было давно. А сейчас он хочет мира, — в полном отчаянии возопил Ярослав. Дверь по-прежнему не подавалась, а ему нужно было взглянуть на царя, чтобы понять, возможно ли привести его в чувство.

— Так, говоришь, они священники? — переспросил Иван. Его голос на сей раз звучал почти осмысленно. — Иезуиты?

— Восемь персон, — напомнил ему Ярослав. — Ты захотел их увидеть. Есть и другие дела. Бояре совета смиренно надеются, что ты явишь им свою мудрость, а также крестьянские ходоки, собравшиеся под окошком просителей. Дозволь войти к тебе, батюшка. Ты ведь много молился и, наверное, нуждаешься в помощи.

— Да, я молился, но все еще жив, ибо Господь не снизошел к моим просьбам, — сказал устало Иван. — А мой сын обвиняет меня. Он обвиняет меня! — Последнее вырвалось с криком. Царь прислонился к стене и отодвинул запор. — Хорошо, — произнес он спокойно, разглядывая слугу. — Расскажи мне подробнее об этих поляках.

Ярослав слишком долго служил при дворе, чтобы позволять себе как-либо проявлять свои чувства, но тут он не удержался от вскрика, пораженный изможденным видом царя.

— О, государь! — Сообразив, чем ему это может грозить, скопец согнулся в глубоком поклоне. — Вижу, твое бдение было усердным!

— Я лежал на камнях. Я взывал к Господу со смирением Иуды, ужаснувшегося деянию своих рук. Но Господь отказался унять мои муки. Я опять видел поверженного Ивана, кровь сочилась из его ран, его кроткий голос упрекал меня в совершенном.

Ярослав подступал к государю маленькими шажками, словно псарь к злобному волкодаву.

— Батюшка, — приговаривал он, — пойдем-ка со мной. Многие заботы ожидают тебя. Тебе нужно поесть, хотя бы немного, и выкупаться перед приемом. Двор соберется после полуденной службы.

— Почему в такой час? — потребовал ответа Иван с внезапной обеспокоенностью. Взгляд царя вдруг обострился, и в его облике проступила на миг какая-то доля былой проницательности.