Ким Ньюмен - Дракула Энди Уорхола

Стокеровский замысловатый сюжет сведен к цепочке ситуаций. Харкер, одетый в черные кожаные штаны и викторианскую охотничью шляпу, приезжает в Замок Дракулы, сжимая в руках распятие, которое смастерила мать Уорхола; там его сердечно принимают, берут на службу, а затем на него нападают – сам граф (огромные клыки все время выскальзывают у Эди изо рта) и три его выразительно жестикулирующие невесты-вампирши (Мари Менкен (Marie Mencken), Кармилла Карнстайн, Интернешнл Велвет (International Velvet)). Позже, в Карфаксском аббатстве, Харкер – привязанный к «Дивану» с «Фабрики» – наблюдает за тем, как Дракула очаровывает Мину (Мери Воронов) и превращает ее в вампира, кружась с нею в танго, в самый напряженный момент коего Мина пьет томатный суп Кемпбелла из жестянки, которую Дракула открывает ногтем большого пальца, объявляя, что в ней – его вампирская кровь. Тут появляется Ван Хельсинг вместе со своими бесстрашными охотниками на вампиров – лордом Годалмингом (Чак Вейн – Chuch Wein), Квинси Моррисом (Джо Даллесандро – Joe Dallesandro), доктором Сьюардом (Пол Америка – Paul America) – их притащил с собой Ренфилд (молодой, опустошенный Лу Рид), бегающий на поводке, как ищейка.

Происходит легкая потасовка, в ходе которой распятия, колья, плетки и освященные облатки беспорядочно летают туда-сюда, что вызывает у части актеров приступы безудержного хохота, а остальных – и особенно связанного Малангу – повергает в яростное отчаяние. По сценарию Тэйвела, как и в романе Стокера, команда Ван-Хельсинга, загнанная в угол, тем не менее побеждает Дракулу: его покрывают слоем серебряной краски из баллончика, и он задыхается, – но внимание Ондайна отвлекла девушка, которая случайно, безо всякой видимой причины, вдруг оказавшись на диване, – похоже, это просто посетительница, пришедшая поглазеть на съемки и залезшая в кадр, – называет его «обманщиком», и он делает вид, что не замечает, как Король Вампиров набрасывается на эту наглую девчонку и тянется к ее лицу своими накладными когтями. Напыщенная наркоманская тирада, которую выдал при этом Ондайн, сначала набирает темп, достигая апогея, а затем затухает: «Да простит тебя Бог, о обманщица, о маленькая мисс Обманщица, ты мерзкая обманщица, убирайся вон со съемочной площадки, ты – позор человечества, ты – свой собственный позор, ты – жалкая дура, ты – жалкий позор своего несчастного мужа… Ой, простите, просто я больше не могу, просто это уже слишком, не хочу больше, хватит». Камера, находящаяся на сей раз в руках Бада Виртшафтера (Bud Wirtschafter), пытается уследить за неожиданным развитием событий, и дважды в кадр ненадолго попадает смертельно бледное лицо самого Энди, который, в состоянии шока, застыл в полумраке; эти кадры стали, возможно, единственным на все фильмы Уорхола фрагментом, который был вырезан – до появления Пола Моррисси (Paul Morrissey). Безутешный Ван Хельсинг одиноко стоит в стороне и пытается взять себя в руки, а фильм между тем продолжается.

Внимание Виртшафтера привлекает Эди, которая, выплюнув клыки, тем не менее выглядит по-прежнему царственно и во всем как положено Дракуле: она швыряет в оператора суповую жестянку, отчего брызги летят в объектив, и, упершись руками в бедра, целиком занимает собой кадр те пару секунд, что остались до конца пленки. «Я – Дракула», – заявляет она, и это единственная реплика (хотя и непреднамеренная), представляющая собой прямую цитату из книги. «Я – Дракула!» – повторяет она, в последний раз в жизни зная о себе что-то с уверенностью. Стокер хотел нанести Дракуле поражение, которого тот на самом деле избежал, но Эди вытянула фильм Уорхола обратно к реальности. На «Фабрике» Драколушка побеждает перессорившихся между собой охотников за вампирами и воцаряется навеки.

Конклин. Там же.

Этим летом Джонни Поп был в самом центре внимания. «У торговца Вика» он появился под руку с Маргарет Трюдо. Пенелопа не удивилась, а Энди пришел в тихий экстаз.

Мысль о том, что какой-то трансильванский жулик спелся с «бывшей» премьер-министра, привела в восторг этого неутомимого коллекционера людей. Марго Хемингуэй придет в ярость; она призналась Энди и Пенни, что ей кажется, с Джонни все серьезно. Пенни сказала бы ей, что именно может быть серьезно с Джонни, но вряд ли хоть одна из тепленьких смогла бы ее понять.

Когда все обернулись, чтобы полюбоваться на эту парочку, Пенни, стоявшая в другом конце комнаты, внимательно вгляделась в Джонни, в который раз уже пытаясь понять, почему никто, кроме нее, не видит его таким. От него за версту веяло очарованием Старого Света, и голодное раздражение, делавшее его похожим на грубое животное, полностью исчезло. Волосы его были уложены самым невероятным образом, всячески завиты и взбиты, а такие губы украсили бы лицо любой девушки. Но глаза его были глазами Дракулы. Это она заметила не сразу, поскольку познакомилась с il principe в ту пору, когда огонь его уже потускнел. Именно таким был, должно быть, юный Дракула, едва только ставший носферату. Существом из бархатной ночи, облаченным в плащ, напоминающий крылья летучей мыши, покорившим своим пьянящим и всевластным магнетизмом и ветреную Люси, и целомудренную Мину, и неприступную Викторию – существом, одолевшим Ван Хельсинга и похитившим империю. Теперь, оказавшись в центре внимания всего города, он танцевал все реже, но каждое его движение было танцевальным, каждый жест выверенным, а облик – безупречным.

Он несколько раз рассказывал о своей жизни, и всегда по-разному, неизменно настаивая лишь на том, что он – потомок Дракулы, возможно последний из обращенных лично Королем Вампиров за пятьсот лет правления. Джонни не любил называть даты, но Пенни предполагала, что его обращение произошло незадолго до Последней Войны. Другой вопрос, кем он был среди тепленьких. Он утверждал, что является не только приемным, но и прямым потомком Дракулы, последним отпрыском Закалывателя, детенышем последнего помета; именно поэтому умирающий род вновь возродился в его лице и поэтому именно он – истинный сын Дракулы. Пенни готова была ему поверить. Джонни с неизменной гордостью называл имя своего Темного Отца, но не любил рассказывать о Прежней Стране и о том, что привело его в Америку. Пенни дала бы руку на отсечение, что там было о чем послушать. Рано или поздно все выйдет наружу. Кто знает, быть может, он пустил кровь дочери какого-нибудь комиссара и едва унес ноги от «красных» охотников на вампиров.

И теперь в Карпатах было неспокойно. Трансильванское Движение, требующее объявить древнюю вотчину Дракулы новой родиной для всех обездоленных вампиров мира, вступило в открытый конфликт с армией Чаушеску. Обо всех этих беспорядках Джонни высказался лишь в том духе, что предпочел бы остаться в Америке, а не в Румынии. В конце концов, новая история вампиризма – столь презираемая жителями Трансильвании – началась именно в тот момент, когда Дракула покинул свои владения и направился в город, который в 1885 году был самым впечатляющим и современным из всех городов мира. Пенни вынуждена была признать: Джонни Поп рассуждал вполне в духе Дракулы, чего не скажешь о реакционерах из ТД, таких как барон Майнстер и Антон Крейник, которые мечтали запрятаться в свои замки и делать вид, будто Средневековье еще не прошло.