Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти

Тук-тук, тук-тук. Звук доносился откуда-то справа, из-за книжных полок. Так вот как все было. Она услышала звук. Снова позвала мать. Провела ладонью по тисненым корешкам фолиантов, кончиками пальцев осязая — почти телесную — кожу. Неожиданно щелкнул замок, полки отделились от стены, повернувшись на невидимых шарнирах. Тук-тук.

Взгляду ее предстала потайная комната. Там стоял… обагренный кровью… ее отец.

— Папа, ты убийца? — вскричала она.

— Боюсь, что да, — хриплым шепотом ответил он.

Разумеется, это был всего лишь один из ее кошмаров. Но ей все равно было страшно, и, проснувшись, она никак не могла отогнать тягостные мысли. «Я куплю «Волхвов», — сказал он в саду, — …за любые деньги».

София села в кровати. С портрета мать смотрела на нее нежным, любящим взглядом. Софии хотелось стереть из памяти все: кошмар, глупые воспоминания. Поджав под себя ноги, она оперлась локтями о колени и уткнулась в ладони лицом.

Тот, кто купит картину, тот и убил меня. Джон Бремер взирал на нее пустыми, залитыми кровью глазницами. Четверо из них мертвы. Он — это Дьявол из Преисподней. Он купит, я знаю, он заплатит любые деньги. София, тот, кто купит «Волхвов»…

София до боли прикусила губу.

Я куплю «Волхвов»… за любые деньги.

Больше всего ее удивляло собственное спокойствие.

7

Решившись наконец на отчаянный шаг — попытаться завязать знакомство с Софией, — Ричард Шторм накануне, чтобы собрать все силы, занимался медитацией наедине с портретом Джона Уэйна[20].

Фотографию с автографом легендарной кинозвезды он хранил как реликвию. В рамке, под стеклом, обернутый противоударной полиэтиленовой пленкой, портрет был спрятан в кейсе, который стоял в чулане. Шторм жил в квартире гостиничного типа с обслуживанием — аляповатые желтые обои «под мрамор», пошлые репродукции с букетами под потускневшим от времени стеклом, зеркало в раме с облупившейся позолотой, все это явно не стоило тех денег, которые ему приходилось платить.

Шторм сидел на скрипучем стуле за хлипким складным столиком, на котором лежала фотография, пил жидкий кофе и закусывал безвкусным диетическим сандвичем — отвратительная британская бурда из креветок, персиков и укропной горчицы, — купленным в аптеке Бута[21], а в перерывах между жеванием и глотанием дышал по индуистскому методу пранапатишты, которому его обучила в Биг-Сур одна хорошенькая блондинка. Она сказала, что это помогает вдохнуть жизнь в зримый образ кумира.

На фотографии Дьюк был запечатлен в полный рост, лукаво улыбающимся из-под полей потрепанного стетсона, с винчестером в руке. Это был рекламный кадр из «Хондо», фильма, который так любил Ричард Шторм: по ходу действия из-за горизонта появлялся странствующий ковбой и спасал женщину с ребенком. Шторм получил фотографию в девять лет, но она выглядела как новенькая.

Шторм считал Уэйна своим крестным отцом. Ведь фамилией он был обязан именно ему. Отец Шторма, Джек Моргенштерн, в конце сороковых оставил принадлежавшую семье галантерейную лавку в Бруклине и подался на Западное побережье. В Голливуде Моргенштерна — очевидно, за его природное обаяние — сократили до Штерна[22]. В титрах к фильмам, где он появлялся в эпизодических ролях — гангстера, официанта-латиноса, торговца попкорном из «Незнакомцев в поезде», орущего: «Не проходите мимо!» — уже значилось: Джек Штерн. Наконец удача улыбнулась ему. Получив роль Кейда в фильме «Хондо», он отправился на съемки в богом забытое мексиканское захолустье.

Дьюку новичка представил Джеймс Арнесс, еще одна знаменитость, занятая в фильме. Это произошло на съемочной площадке, в пыли, среди кактусов, камер и холщовых шезлонгов. Уэйн — находившийся в ту пору в средней стадии скандального бракоразводного процесса, — в облачении индейца-разведчика, стоял в окружении мокрых от пота гримеров и помощников режиссера. Когда Арнесс окликнул его, он подошел к ним фирменной «уэйновской» походкой, вальяжной и вместе с тем какой-то легкой, танцующей, скользнул фирменным «уэйновским» взглядом по далекой линии горизонта и добродушно протянул руку, которую отец Шторма с подобострастием пожал.

— Дьюк, познакомься, это Джек Штерн, — сказал Арнесс.

Уэйн оценивающе посмотрел на молодого актера и с интонацией, выдававшей уроженца Среднего Запада, произнес:

— Тебе больше подходит Шторм.

Так Джек Штерн стал Джеком Штормом. Под этим именем он появился в «Хондо», и в «Рио-Гранде», и во всех следующих фильмах с его участием.

Потом было многое другое — жесты, мимика, выражения. Ричард Шторм унаследовал их от Джона Уэйна через своего отца, который до конца своих дней старался подражать великому Дьюку. И была еще эта фотография, которую Дьюк подарил Ричарду на его девятый день рождения. Дарственная надпись гласила:

Дорогой Рик, живи честно, стреляй метко, ходи с высоко поднятой головой — с днем рождения. Твой друг, Джон Уэйн

Ну хорошо, черт с ней, с «меткой стрельбой» — было не совсем понятно, что подразумевается под самой стрельбой в современном контексте, — но в остальном напутствие звучало совершенно недвусмысленно, и теперь, много лет спустя. Шторм особенно отчетливо ощущал его бремя. Он понимал, что после развода жил не очень честно, не смея поднять голову. То наркотики, то женщины, с которыми он вел себя низко и недостойно. Сомнительные сделки, из-за которых он терял друзей. У него даже появилось любимое выражение: «Я не только плаваю с акулами, но и сплю с пираньями». Большой человек, нечего сказать. В последнее время он ничего подобного не говорил.

Потому что расплата не заставила себя долго ждать. Шторм отлично помнил то страшное сентябрьское утро. За несколько дней до этого он в кокаиновом угаре кувыркался в постели с какой-то бабой, которая надеялась получить у него работу. Неловко перевернувшись, он упал с кровати и раскроил башку, ударившись об угол видеомагнитофона. Отлежавшись в больнице «Сидарз-Синай», он — с перевязанной головой, серый, как привидение, — отправился в Уэствуд, где в кинотеатре Манна должна была состояться премьера его нового фильма «Адское пламя». Выйдя из машины, он остановился перед гигантским рекламным щитом. Циклопическая, размером с двухэтажный дом, фигура Джека Николсона в океане огня, который, казалось, вот-вот сожрет и его, и сам щит. И надпись огромными шестифутовыми буквами:

И тут до него впервые дошло, что все это исчезнет. Не только рекламный щит, не только надпись на нем, не только успех и признание. Исчезнет он сам, исчезнет Джек Николсон, исчезнут зрители. Не будет уэствудского кинотеатра, не будет Уэствуда; не будет панорамы прокопченной котловины Лос-Анджелеса с его фривеями, виллами и трущобами — все уничтожат землетрясения и поглотят воды океана. Пройдут тысячелетия, и сама Америка падет, как пал Рим. Шторм отчетливо видел: тараканы, как археологи, роются в руинах Диснейленда; зеленые коровы, результат мутации яблонной тли, пасутся в парках Сент-Луиса: Чарлтон Хестон[23] толчет песок рядом с поверженной статуей Свободы. Воображение с легкостью рисовало одну апокалиптическую картину за другой.