Яков Шехтер - «Треба знаты, як гуляты». Еврейская мистика

Как-то раз Брийский Ров, раввин Вольф-Зеев Соловейчик, один из выдающихся раввинов прошлого века, оказался по делам в Варшаве. Вернее, в Варшаве он только пересаживался с поезда на поезд, и до отправления оставалось около пяти часов. Раввина с большим почетом встречала делегация варшавских евреев. Всем хотелось побыть несколько минут возле праведника, задать вопрос, попросить благословения, или просто постоять рядом. Один из встречавших случайно обмолвился, что несколько дней назад в город приехал величайший мудрец того поколения Хофец-Хаим[2].

— Как! — вскричал Брийский Ров, — Хофец-Хаим в Варшаве! Я обязан его увидеть.

Немедленно вызвали извозчика, однако Брийский Ров не сел в коляску, пока на сиденье не положили деревянную доску. Раввин опасался, что ткань, из которой сшита обивка, содержит шаатнез[3].

Хофец-Хаим тепло принял гостя. О чем они говорили, оставшись наедине, никто не знает. Да и вряд ли мы бы поняли язык праведников, ведь их мысли — не наши мысли, а смысл их слов таинственен и сокрыт. Осталась известной только та часть беседы, которую они вели сидя за столом. Хофец-Хаим не хотел отпустить гостя без стакана чая, а Брийский Ров, никогда не прикасавшийся к еде вне своего дома, на сей раз сделал исключение.

В ходе разговора выяснилось, что приезд Хофец-Хаима в Варшаву связан с довольно необычными обстоятельствами. Полгода назад он решил перебраться на Святую Землю и начал выправлять документы. Это известие наделало большого шуму в Эрец-Исраэль. Еще бы, великий законоучитель, автор «Мишна Брура» собирается поселиться в ишуве. Ученики приготовили для раввина квартиру в Петах-Тикве, и дело оставалось за малым: оформить шифскарту — разрешение на въезд в Палестину. Все были уверены, что для такого известного человека как Хофец-Хаим, пройти бюрократические процедуры проще простого. Но все вышло по-другому.

Чтобы выдать паспорт, польский чиновник потребовал у почти девяностолетнего раввина метрику. Ее у него не оказалось. Тогда чиновник попросил привести свидетелей. Но таких, которым было не меньше 18 лет в день рождения раввина.

— Где я найду стодесятилетних свидетелей? — удивился Хофец-Хаим. — Спросите у людей, кто я такой. Меня в Радине и окрестностях все знают.

— Нас не интересует, кто вас знает, — ответил чиновник. — Порядок есть порядок. Хотите получить паспорт — приводите свидетелей. Или ищите метрику.

Хофец-Хаим обратился к другому чиновнику, потом к заведующему бюро, затем к начальнику отделения. Но те лишь разводили руками и повторяли: порядок есть порядок. Престарелому раввину оставалось только поехать в столицу и обратиться прямо к министру внутренних дел. Это и была та самая причина, из-за которой он был вынужден оставить Радин и оказаться в Варшаве.

— Н-да, — хмыкнул Брийский Ров, — это не ново. Народы мира всегда относились к нам таким образом. Вспомните историю Яакова и Лавана. Когда Лаван догнал Яакова, тот задал ему множество вопросов.

«Почему ты за мной гонишься? — спросил Яаков. — В чем мое преступление? Двадцать лет я на тебя работал и ни разу овцы или телки не выкидывали плода, и не брал я в пищу барана из твоих стад. И ни разу не принес тебе растерзанную волками овцу, вину брал на себя. И ты требовал с меня украденное днем и украденное ночью с твоих пастбищ. И десять раз менял условия нашего договора. Что ужасного я сделал, почему ты гонишься за мной с вооруженными людьми? Ты обвиняешь меня в воровстве, и сам перетряс содержимое моих шатров. Покажи, что ты нашел в них из твоего имущества? Положи это прямо сейчас перед всеми родственниками, твоими и моими».

И что же ответил ему Лаван?

«Эти дочери — мои дочери. Сыновья — мои сыновья. Стада эти — мои стада. Все, что видишь ты — это мое».

— Иными словами, — заключил Брийский Ров, — Лаван хотел сказать следующее: тебя, еврей просто не существует. Ты пустое место, мне не с кем и не о чем говорить. Так ведут себя народы мира, начиная с Лавана и до сегодняшнего дня. Какие страдания, каких еще евреев? Мир глух и нем, и останется таким до прихода Машиаха.

Брийский Ров продолжил поездку, а Хофец-Хаим пустился в дальнейшие странствия по коридорам и закоулкам бюрократического аппарата. Он так и не добрался до Эрец-Исраэль и остался в Польше, где вскоре умер.

— Их справедливость? — удивлялась моя бабушка, когда речь заходила про ожидаемое послабление для евреев. — Их сочувствие? Я вас умоляю…

Молитва о здоровье

Записано со слов Геулы Коэн[4].

Четвертого января 2006 года Ариэль Шарон потерял сознание в приемном покое иерусалимской больницы «Адасса». С тех пор его душа блуждает в темном пространстве неизвестности. Шансы на выздоровление невелики, и общественность просят молиться за бывшего премьер-министра.

Я не простил Ариэля Шарона. Я не могу забыть взорванные по его приказу синагоги, разрушенные поселения, мальчиков и девочек, которым заламывают руки защищенные касками и бронежилетами бойцы спецназа.

И все же… Некоторое время назад мне довелось услышать рассказы Геулы Коэн о Шароне. Вот два из них.

«Глубокая ночь. Из Иерусалима выезжает автомобиль и несется на бешеной скорости к Шхему. 1974 год, по Шомрону еще можно ездить без армейских джипов с охраной. За рулем автомобиля Ариэль Шарон, возле него раввин Цви-Иеѓуда Кук, на заднем сидении Геула Коэн. На холме, в десяти километрах от Шхема, их ожидает группа поселенцев. Работа начинается при свете звезд, глухо стучат топоры, поскрипывают лопаты. Принцип тот же, что и пятьдесят лет назад, во время строительства первых поселений: возвести ограду, поставить дом и насадить деревья. Тогда, в соответствии со старым турецким законом, принятым и англичанами, дом нельзя снести.

Когда первые лучи солнца озаряют каменистые вершины гор Гризим и Юваль, все уже готово. Ариэль Шарон вытаскивает из багажника саженцы, собственноручно вставляет первый в выкопанную ямку и присыпает землей. Геула Коэн поливает его минеральной водой из бутылки. Раввин Кук читает благословение „Шехиѓияну“ — благодарность Всевышнему за то, что дал нам дожить до этого часа. Голос его дрожит и прерывается от волнения. Среди поселенцев многие плачут — еще бы, первое дерево, посаженное еврейскими руками в Шомроне за последние две тысячи лет. Шхем, укрытый в ложбине между гор, сумрачно взирает на эту картину. Они опять вернулись, дети Яакова, изгнанные, казалось бы, навсегда.

Тишину нарушают автомобильные гудки. Подкатывают несколько грузовиков с солдатами. Израильская армия получила приказ уничтожить незаконное поселение. Турецкие и английские законы израильскому правительству не указ. Солдаты хватают поселенцев и начинают тащить в машины. — Не трогайте раввина! — кричит Ариэль Шарон, заслоняя собою рава Кука. — Откажитесь выполнять приказ! Это говорю я, ваш командир!»