Стивен Кинг - Девочка, которая любила Тома Гордона

Гордон разворачивается и бросает… в молоко! Веритек блокирует бросок своим телом и спасает очко «Ред сокс». То самое очко, на которое они пока впереди.

– Да что это такое, – простонала Триша.

Джо даже не пытался подсластить пилюлю.

– Гордон тяжело вздыхает. Строуберри в исходной стойке. Бросок… выше.

В наушниках раздался возмущенный рокот трибун.

– Тридцать тысяч зрителей с этим не согласны, Джо, – заметил Трупано.

– Совершенно верно, но решающее слово за Ларри Барнеттом, который стоит за «домом», а он говорит, что высоко. В этом микроматче пока впереди Дэррил Строуберри: три бола на два страйка.

Болельщики все сильнее хлопали в ладоши, подбадривая Тома Гордона. Ритмичный гул заполнил голову Триши. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она постучала по стволу дерева, к которому привалилась спиной.

– Болельщики стоят, – комментировал Джо Кастильоне. – Все тридцать тысяч. Сегодня с трибун не ушел никто.

– Может, один или два, – ввернул Трупано. Триша пропустила его слова мимо ушей. И Джо скорее всего тоже.

– Гордон приготовился к броску.

Да, она могла его себе представить. Руки вместе, смотрит он уже не на «дом», а куда-то за левое плечо.

– Гордон начинает бросок.

И это она тоже увидела как наяву: отставленная левая нога возвращается к правой, а руки, одна в перчатке, вторая держащая мяч, поднимаются на уровень груди. Она видела даже Берни Уильямса, который дернулся на своей базе, пытаясь отвлечь Тома Гордона, но тот конечно же ничего и не заметил. Все его внимание сконцентрировалось на перчатке Джейсона Веритека, кэтчера, который, пригнувшись, замер за «домом».

– Гордон бросает… и…

Болельщики подсказали ей результат своим радостным ревом.

– Третий страйк! – Джо кричал в микрофон. – О Боже, он сделал крученый бросок при трех к двум и застал Строуберри врасплох. «Ред сокс» выигрывают пять – четыре у «Нью-йоркских янкиз», а Том Гордон спасает восемнадцатую игру. – Тут его голос вернулся к нормальному уровню. – Игроки «Ред сокс» сбегаются к кругу питчера, первым спешит Мо Вогн, но, прежде чем он обнимает Гордона, тот успевает отсалютовать победе тем самым жестом, который так полюбился болельщикам «Бостон Ред сокс». И к которому они уже привыкли, потому что видят его все чаще и чаще.

Из глаз Триши брызнули слезы. Она выключила плейер и просто сидела на влажной земле, привалившись спиной к стволу упавшего дерева, широко раскинув ноги, прикрытые сверху лохмотьями синего пластикового пончо. Плакала она, пожалуй, даже сильнее, чем в тот раз, когда впервые осознала, что заблудилась, да только теперь это были слезы радости. Она заблудилась, но ее найдут. Том Гордон спас игру, следовательно, спасут и ее.

Все еще плача, она сняла пончо, расстелила на земле у самого ствола, частично даже под ним. Улеглась на пончо. Проделывала она все это автоматически. Потому что мысленно еще находилась на стадионе в Фенуэй-парк. Видела, как Мо Вогн бежит к кругу питчера, чтобы поздравить Тома Гордона. Как его примеру следуют Номар Гарчапарра, Джон Валентин, Марк Лемке. Но, прежде чем они подбегают к своему питчеру, Гордон салютует победе: вскидывает руку вверх. С нацеленным в небо указательным пальцем.

Триша убрала «Уокмен» и, прежде чем улечься, на мгновение вскинула руку вверх, совсем как Гордон, с нацеленным в небо указательным пальцем.

От этого жеста ей и полегчало, и поплохело. Полегчало, потому что движение это, без всяких слов, заменяло молитву. Поплохело, потому что особенно остро почувствовала свое одиночество. Жест а-ля Том Гордон с предельной ясностью показал ей, что она заблудилась. Голоса, которые выплескивались из наушников «Уокмена» и наполняли ее голову, теперь обернулись голосами призраков. По телу Триши пробежала дрожь. Не хотела она думать о призраках, особенно здесь, в темном лесу, у ствола упавшего дерева. Ей недоставало матери. А еще больше ей хотелось быть с отцом. Ее отец смог бы вызволить ее отсюда, он взял бы ее за руку и вывел к людям. А если бы она устала и не смогла идти дальше, то взял бы ее на руки и понес. У него такие сильные мышцы. Когда она и Пит оставались у него на уик-энд, в субботу вечером он брал ее на руки и относил в маленькую спальню. Относил даже теперь, хотя ей было уже девять (и для своего возраста девочкой она была крупной). Ей это очень нравилось.

Триша призналась себе, вот уж воистину удивительно, что ей недостает даже ее занудного, вечно всем недовольного брата.

Плача, всхлипывая, она заснула. Кровососы, кружащиеся в темноте, надвинулись на нее. А потом оккупировали открытые участки кожи и устроили пир, набросившись на ее кровь и пот.

Ветерок пролетел по лесу, шевельнул листьями, стряхивая последние капли дождя. Потом на несколько секунд все затихло. Не все, конечно. Похрустывали сучки, падали капли. Мгновением позже захлопали крылья, неподалеку возмущенно каркнула ворона. Вновь лес затих. Спала и Триша, положив голову на вытянутую руку.

Вторая половина четвертого иннинга

Они сидели во дворе за маленьким домиком отца в Молдене, вдвоем, на раскладных, тронутых ржавчиной стульях, смотрели на траву, выросшую больше чем следует. Два гнома улыбались Трише поверх сорняков. Она плакала, потому что папик обошелся с ней грубо. Такого он раньше не позволял, всегда обнимал ее, целовал в макушку, называл сладенькая, а тут обошелся грубо, и все потому, что она не хотела откинуть обитую металлом крышку люка у кухонного окна, спуститься на четыре ступеньки в подвал и принести банку пива из упаковки, которую он держал там, потому что любил холодное пиво. Она очень расстроилась, и слезы, должно быть, раздражали кожу, потому что зудело все лицо. Да и руки тоже.

– Дочка дуется, папка хмурится. – Отец наклонился к ней, она уловила запах его дыхания. Незачем ему пить пиво, он уже достаточно выпил, изо рта пахло дрожжами и дохлой мышью. – Ну почему ты у меня такая трусишка? Неужели нет в тебе ни капельки смелости?

Слезы все капали, но ей очень уж хотелось показать отцу, что смелости у нее хоть отбавляй, во всяком случае, пара капель найдется. Поэтому она поднялась со ржавого раскладного стула и направилась к еще более ржавой крышке люка над лестницей в подвал. Все тело зудело, и не хотелось ей открывать дверь в подвал, потому что за ней затаилось что-то ужасное. Все об этом знали, даже гномы, поставленные отцом на лужайке, головы которых едва виднелись в высокой траве. Они предупреждали ее своими двусмысленными улыбками. Триша тем не менее потянулась к ручке – и ахнула, потому что за спиной раздался изменившийся до неузнаваемости голос отца, который понукал ее, понукал, понукал, давай, мол, давай, дочка дуется, давай, сладенькая, давай, милая, сделай то, о чем тебя просят.