Потерявшие имя - Август Северн
— А где же яблоки? — удивление заставило меня подняться с кровати и посмотреть в содержимое двух странных ящиков на полу.
На железном ящике, стоящем вдоль левого борта, под монитором, был кодовый замок. И судя по спускающимся к нему проводам, яблок там не было. В пластиковом ящике возле левой створки двери обнаружились старательно проложенные упаковочной плёнкой яблоки. С облегчением вздохнув, я, взяв одно яблоко, отправился на койку, перебрасывая его из руки в руку. Прежде чем улечься, потянувшись к выключателю, меня заинтересовал перевёрнутый планшет, лежащий на столике. Положив яблоко на стол, освободившейся рукой перевернул планшет. К нему был прикреплён лист бумаги, на котором была изображена балерина в «стойке». Ноги балерины ступали по бриллиантам, а вокруг её шеи и плеч струился тёмный плащ, который поддерживали за края ещё более черные руки. Странность этого рисунка состояла в том, что казалось из-за плаща, перехватившего горло Балерины, она не может встать нормально на ноги, или присесть. Приблизив рисунок, чтобы более внимательного рассмотреть его детали, я увидел, как бриллианты впиваются в ноги Балерины, окропляя её кровью устеленный ими пол.
Загадки мне сейчас разгадывать не хотелось. Положив планшет, как он лежал до меня, я взял яблоко, положил его на подушку, рядом со своей головой, закрыл глаза. Стараясь уловить запах лежащего рядом яблока и вслушиваясь в шуршание шин, меня настиг сон.
— Ты в порядке? — На моём плече лежала рука Сида.
— Вымотался за последние дни. — Я рывком сев на кровати, осматривался, прикрывая рукой глаза от света, проникавшего внутрь фургона через открытую створку двери. — Уже пора?
— Скоро. — Сид достал из железного ящика знакомый мне брезентовый плащ.
Стараясь утолить своё любопытство, я чуть приподнялся на руках, делая вид, что разминаюсь после сна. В открывшемся мне нутре ящика виднелись лишь корешки пластиковых папок, с приклеенными к ним номерами. По правому краю ящика было что-то с выходящими из него кабелями (как у системного блока компьютера).
— Для чего монитор?
— Камеры. — Рука Сида указала на четыре стороны крыши фургона.
Посмотрев, что я освободил основную площадь кровати, Сид подсел к столику, взял планшет в руки, задумчиво посмотрел на рисунок. Вытащив из зажима карандаш, дорисовал в правую руку балерины пирожное, посыпанное бриллиантами. Посмотрев на замершего Сида, я увидел, что его глаза закрыты.
— Зачем бриллианты?
— Это битое стекло. — Сид пришёл в движение. Вытащив рисунок из планшета, он поместил его в одну из папок, которую потом убрал в железный ящик.
Только когда Сид выходил из фургона, до меня дошёл смысл этого рисунка. По моей коже пробежали мурашки, на лбу выступил холодный пот, словно чужая боль собиралась завладеть моим естеством.
— Захлопни дверь. — Перебив нарождающийся во мне вопрос, бросил Сид и скрылся из видимости.
Загадки. Кругом одни загадки. Я даже не представлял, в какое место нас занесло (давно перестал отслеживать перемещения Сида). Какая по счёту жертва предстоит сегодня? К тому, что моё отношение к убийству девушек переросло в апатию завсегдатая театрала, уставшего от бутафорской крови и плохой игры актёров, я уже привыкал. Надев на голову ночник, медленно выбрался из фургона. Когда я захлопнул дверь, бивший в проём неяркий свет фонаря угас. Видимо, тут стоял временной таймер освещения парковки. Хоть свет был не таким ярким, как мне показалось спросонья, но он бы здорово поспособствовал моему перемещению по незнакомой местности. Вздохнув, я опустил окуляры ночника. Теперь мир преобразился в белые объекты, окружённые градиентами серого. Сделав пару шагов, меня снова начали одолевать мурашки. Первые, помельче, бежали от осознания того, что этот мир, видимый мной при помощи ночника, очень похож на рисунок карандашом на белом листе бумаги. Более крупные мурашки несли мысль, что сейчас на «встречу» с Сидом придёт Балерина в белой пачке и пуантах. На голове сверкающая стеклянными бриллиантами диадема. Руки обнимают что-то воздушное, почти как пирожное, дорисованное Сидом, слегка припорошённое битым стеклом.
Мне с трудом удалось избежать позывов рвоты, когда я вспомнил о битом стекле. Мне казалось, что в животе начинается резь, ведущая до бесконечно смертельного кровавого поноса. А когда моё внимание переключилось на движение впереди меня, моя голова предательски закружилась, заставив меня опуститься на землю. Перед Сидом стояла балерина, в белой пачке. Только руки её старались защитить её от чего-то невидимого, прикрывая белое, как на рисунке, лицо.
Задыхаясь, я сорвал с головы ночник. Аккуратно вдыхая через нос ночной воздух, я выдыхал накопившийся внутренний жар через рот. Казалось, что только тот факт, что со своего места я не вижу лица девушки, позволял моему мозгу не засвистеть как кипящий чайник.
Холод тихо опускался от моей макушки вниз, возвращая ясность ума и усмиряя выпрыгивающее из груди сердце. По телу разлилось запоздалое разочарование, что мне опять не удалось прочесть эмоции на лице девушки, когда она увидела Сида. Балерина уже минуты две держалась в вертикальном положении только благодаря силе рук «партнёра». Вспомнив о второй сегодняшней своей цели, мне с трудом удалось заставить себя подняться и поплестись назад к фургону. Там в оставленной мной сумке лежал охотничий тепловизор. Когда я вернулся, Балерина уже лежала на земле, Сид беззвучно материл звёзды. Обойдя их по широкой дуге, вспоминал расположение камер (Сид мне показал схему, когда я садился в фургон). Как я и предполагал, интенсивного теплового пятна крови возле остывающего тела Балерины не было. Куда девалась вся кровь? Думаю, даже удаляющийся красно-синий Сид (приятно было видеть хоть какое-то изменение в восприятии ночного мира) не смог бы ответить на мой вопрос. Даже если бы захотел.
Чувствуя себя выжатым как лимон, мне с трудом удалось выехать со стоянки (не включая фары). Рука хмурого Сида (как ему это удаётся ввиду отсутствия бровей?) легла на руль.
— Поведу я. Иди спать.
Обойдя фургон, Сид открыл мне створку задней двери. Чувствуя себя последним человеком, которого можно возвысить до ранга «Друг», я провалился в сон.
В редкие минуты, когда я мог считать себя в одиночестве, мне приходило в голову, что потеряв (отказавшись) от своего имени мне трудно привязывать конкретное имя к конкретному человеку. Сейчас в моей голове находилась картотека, похожая на папки в железном ящике фургона. На корешках значились безликие «Корологос Том», «Кинг Коретта Скотт», «Моргенто Генри (старший)». Только открыв
