Лицо из зеркального коридора - Марьяна Романова
– Что вы… Зачем вы… – забормотал я, пытаясь ее отстранить, но силы были неравны.
– Померла, – лепетала она, – померла-а-а…
– Кто? Что с вами?
– Светка моя… – Женщина утерла рукавом распухший нос. – А ты не к ней разве пришел? Любил ее, зна-а-аю. Да что уж теперь… Помяни сегодня Светку мою, хорошая она девка была, хоть и странная…
Мне стало дурно. Медленно обернувшись к гробу, я увидел, что в нем действительно лежит молодая девушка, только вот Светлану в ней признал не сразу. Смерть все-таки сильно меняет черты. Она как-то похудела, вытянулась, нос заострился. Покойницу некрасиво нарумянили – чересчур ярко, и повязали несуразным платком. Она была больше похожа на куклу, чем на человека.
Как в тумане я шагнул к гробу.
Сладковато-мускусные курения, монотонный бас попа, бледный профиль покойницы, пляшущие огоньки свечей – от всего этого у меня закружилась голова. А потом случилось и вовсе странное: как будто бы кто невидимый подал мне руку и вытащил из моего тела нечто, что и описать трудно – словно мою сущность. Тело осталось стоять у гроба, чуть поодаль от плачущих родственников Светланы, продолжало дышать, по венам и артериям текла кровь, и оно ничем не отличалось от других человеческих тел. Но я-то, я – настоящий, знал, что это иллюзия, потому что я – бесплотный и быстрый, как бес – кружу над гробом, не понимая, что делать дальше, что происходит, к чему это всё. Мне было одновременно и жутковато, и интересно, и немного тошно.
Я подумал о том, что ведь и у других людей есть это бесплотное и непостижимое, больше имеющее отношение к вечности, чем к моменту, видимо, именно это и называют душой.
Я опустил взгляд и обомлел: лицо покойницы изменилось, теперь Светлана словно прилегла отдохнуть, она больше не была похожей на восковую куклу. Выгоревшие ресницы Светланы дрогнули, наверное, ей было трудно разлепить глаза, ведь мертвецам заклеивают веки. Никто из присутствовавших не обращал внимание на то, что происходит прямо у них под носом – чудо воскресения. Маленькая деревянная иконка, вложенная в мертвые руки, с тихим стуком ударилась о церковный пол, бледные пальцы пошевелились, хрустнули одеревеневшие суставы – Светлана просыпалась.
Наконец она открыла глаза, и в самый первый момент взгляд ее был тусклым, кукольным, не выражающим ничего, потусторонним.
Я тихонечко, чтобы не напугать, позвал ее, не вслух, а голосом, лишь нам двоим слышимым. Почему-то я точно знал, что надо делать, мною как будто бы руководил древний инстинкт. Я как-то сумел позвать мертвую так, чтобы она заметила меня и откликнулась.
Позже Колдун расскажет мне, что человеческое сознание хранит отпечатки таких инстинктов. На плаву осталось лишь то, что позволяет нам выживать. Современному человеку не требуется разгоняться до скорости гепарда, в одну секунду вспрыгивать на дерево или слышать зов с другого берега Стикса. Но все это можно разбудить, присвоить себе, утвердив торжество эволюции в рамках одного-единственного человеческого существа.
Вообще, в Колдуне удивительным образом уживались абсолютная трезвость ума и мистическое мировоззрение. Иногда казалось, что ни в бога, ни в черта он не верит. Он много читал: нейробиология, химия, физика, философия. Он любил говорить, что если бы Платон жил в эпоху функциональных томографов, его интеллекта хватило бы на то, чтобы примирить науку и бога. Он открыл бы формулу бога, растиражировал бы ее и сделал доступной – хотя бы для тех, кто способен видеть не плоскую картинку, а хитросплетение взаимосвязей. Но… В его доме были алтари. Алтарь Гекате, мрачной трехликой богине, – девять черных свечей, сигилы на восковой бляшке. Кровавый и лаконичный алтарь Марса и нежный, с медом и розами, чужестранной Эрзули.
Он ловко лепил куколок из воска, и я знал, что такой куколкой он может влюбить человека, а может и прикончить чью-то жизнь. Он умел подсматривать чужие сны и слушать могилы. Бывало, он надолго уходил в лес, а возвращался с окровавленными губами и мутным взглядом. Боги, бесы, демоны, мертвые были его собеседники, покровители и слуги.
И в то же время Колдун не любил, когда о магии говорили как о волшебстве.
Нет никакой магии – так он меня учил. Существует лишь более широкий взгляд на мир. Есть законы, которые пока не сформулированы. Не верить в неизведанное – глупо и наивно, что не раз доказывала история человечества.
Светлана смотрела прямо мне в глаза, и никогда она не была более прекрасной, чем в этот момент. Она больше не принадлежала собственной плоти, она как будто бы вырвалась из тюрьмы, расправила крылья, стала свежее, тоньше, беззаботнее. В ее взгляде был покой вечности и тающая тоска по всему несостоявшемуся, по тому, что ей, возможно, было уготовано. Неслучившаяся жизнь, невстреченная любовь, недостроенный дом – в нем она растила бы детей, которым никогда не суждено было появиться на свет из ее теперь набитого старыми тряпками чрева. Неувиденные ею дальние дали, непрочитанные строки, которые заставили бы ее смотреть на линию горизонта, нахмурившись. Вся ее несостоявшаяся суета – это было похоже на ломаный танец призраков. Ей было всего шестнадцать лет, и через четверть часа гроб с ее телом должны были отнести к уже разверстой влажной яме.
Во взгляде ее не было растерянности, она не просила меня о помощи, просто молча делилась со мною этим растворяющим блаженством вечности, тем, что уже невозможно отнять. Как снисходительный гид, который показывает окрестности обалдевшему от красоты туристу.
Я не знаю, сколько прошло времени, но к реальности меня вернул грубый хлопок ладони по спине.
Я очнулся и как пловец, вынырнувший из глубины к свету, какое-то время не мог примириться с реальностью. Я по-прежнему стоял посреди церкви, гроб с телом Светланы уже вынесли, и мы остались вдвоем – я и Колдун, который смотрел на меня так, словно увидел впервые.
– Идем, – кивнул он. – Ты понимаешь, что произошло?
– Я видел ее… Она смотрела на меня, – пересохшими губами прошептал я.
Меня шатало и мутило, воздух был слишком тягучим и плотным, было неприятно впускать его в легкие. Колдун в прямом смысле выволок меня из церкви, и, отойдя на несколько шагов, я рухнул в бурьян и меня вывернуло наизнанку.
– Она чуть не забрала тебя с собой. Идем же. Тебе надо отдохнуть. Потом я все тебе объясню.
Наверное, это был мой самый лучший вечер в доме Колдуна. Я жил подле него два года, и все это время был едва удостоен взгляда и нескольких дежурных слов.
