Локальная метрика (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич

— Всё, хватит, ну, кончай уже! — майор решительно поймал за плечо кинувшегося на очередной приступ рычага батюшку. Тот обвел нас невидящим взглядом, дёрнулся к приводу, но Борух держал крепко.

— Все, кто мог, уже услышали, — сказал я, — и это как раз мы. Вряд ли вы сегодня соберёте аншлаг.

— Эка его заколбасило-то! — сказал Борух с уважением. — Упёртый мужик!

Подхватив священника с двух сторон, вежливо, но крепко, мы повлекли его к выходу. На ступеньках он остановился, покрутил головой, и вдруг отчетливо сказал: «Демоны!»

— Кто, мы? — обиделся Борух. — Сам ты…

— Демоны пришли, — сказал батюшка решительно, — адские псы. Чёрные птицы. Последние дни настали.

На этом заявлении силы его покинули, и он повис у нас на руках в полубессознательном состоянии. В люк машины его пришлось затаскивать буквально волоком. Устроив найдёныша на свёрнутом брезенте в кормовом отсеке, майор с облегчением полез руль.

— Придержи его там, писатель! А то он, неровен час, опять звонить побежит… Вон, демоны ему мерещатся…

— Если честно, насчёт демонов, — неуверенно сказал я, — уже готов скорректировать свою картину мира.

— Вот не надо этого! — укоризненно сказал Борух. — Береги рациональное в себе. Пригодится. Слушай, а есть у тебя какой-никакой ППД3? А то я тут, можно сказать, приезжий…

— Да, засквотил4 явочным порядком нечто вроде крепости… Практически феодал теперь. Барон Рыжего Замка.

— Крепость — это именно то место, где бы я хотел очутиться!

— Приглашаю!

Заглушив мотор и оглядевшись, майор уважительно покивал:

— Мощная цитадель. Сюда человек тридцать бы гарнизону… Со средствами усиления, конечно. Вон там миномётик поставить, тут — пушечку противотанковую, или расчет с ПТР…

— Чего нет — того негде взять, — пожал плечами я, — давай попа в дом оттащим, а то как бы он не простыл в тряпочке своей. Не май месяц.

Действительно, священника уже изрядно потряхивало — то ли от холода, то ли от нервов. Зато он почти пришел в себя и вылез из бронемашины сам, хотя посматривал вокруг диковато, периодически встряхивая головой, будто отгоняя морок. В донжон мы его отвели под руки, усадили в кресло перед потухшим камином и всунули в руку полный стакан вискаря.

— Выпейте, батюшка! — сказал Борух. — Не пьянства окаянного ради, а в лечебных исключительно целях.

Священник непонимающе смотрел на стакан, рука его дрожала, и по поверхности благородного напитка бежала крупная рябь. На лице у него были свежие, едва подсохшие царапины, взгляд рассеян.

— Может, у него пост сейчас? — неуверенно предположил я. — Не силен в традициях.

— Ну, так я ему не колбасу предлагаю, — ответил Борух. — Вискарь — он вполне кошерный… То есть, постный. Исключительно из ячменя делается. Да пейте вы уже, святой отец! А то выдохнется!

— Чёрт лысый тебе отец! — неожиданно рявкнул священник и единым глотком опростал стакан. Резко выдохнув, он добавил уже потише. — Нехристь иудейский…

— Чо сразу «лысый» -то? — обиженно сказал майор, рефлекторно пригладив отступившие со лба волосы. — Оклемались, как я погляжу, батюшка?

— Чёрт лы…

— Да, да, понял, — перебил он без малейшего смущения. — Чёрт лысый мне батюшка, иудейскому нехристю. А вы, поди, херувима там вызванивали? С огненным… Что там у херувима огненное, Артём?

Я решил не называть первое, что пришло в голову по созвучию, а священник насупился и ткнул в мою сторону пустым стаканом. Я наплескал половину, однако он лишь дёрнул требовательно рукой. Долил доверху, с тревогой оценивая незначительность остатка в бутылке. Поп мрачно заглянул в ёмкость, зачем-то понюхал и лихо опрокинул содержимое в рот.

Помолчали. Подумали.

— И всё ж таки, ба… ну ладно, как вас называть-то? — не унимался майор.

— Олегом крещён, — мрачно сказал священник.

— Видал, Артём, какой нам суровый батюшка попался! Вы, отче, часом, не антисемит?

— Такого греха не имею, — ответил пришедший в себя Олег. Принятые на голодный желудок двести грамм алкоголя вернули ему живость во взгляде.

— Тогда давайте не будем ругаться, — примирительно сказал Борух, — чего это вы раззвонились-то, на ночь глядя?

— Так свету, вестимо, конец пришёл. Демоны вокруг, псы адские, люди пропали все…

— Так вы, выходит, бесов гоняли?

Олег вздохнул и выразительно покрутил пустым стаканом. Я вылил туда остатки виски — набралось чуть больше половины. Священник степенно отхлебнул, поставил стакан на столик и покрутил головой в поисках закуски.

— Закусь только скоромная, батюшка. Сосиски.

— Не человек для поста, но пост для человека! — назидательно сказал Олег. — Давай их сюда. Кстати, до Рожественского поста месяц ещё почти, а пятница, вроде, кончилась. Или нет? Как-то я потерялся… Эй, воин иудейский, наступил твой шабат?

— Если бы наступил, — хмыкнул Борух, — то я, как истинный харедим, мог бы только благостно смотреть, как вас собачки кушают. Мне Тора запрещает в шабат к пулемёту прикасаться.

— Серьезно? — удивился я.

— Нет, конечно, — рассмеялся майор, — я не соблюдаю заветов. И, — он внезапно стал серьёзным, — не веду религиозных споров. Так что не надо разжигать. Давайте сюда вашу сосиску, буду бороться с её некошерностью.

Мы разорили коллекцию декоративных пырялок на стене и пожарили себе по сосиске в разведённом заново камине. Дров к нему осталось, кстати, совсем чуть, и в зале было холодней, чем хотелось бы.

— Так чего вы раззвонились-то, на ночь глядя? — поинтересовался Борух.

— А что ещё делать, если Судный День пришел? — спокойно ответил Олег, допивая виски. Мы с майором проводили его стакан внимательными пристальными взглядами. Эх, надо было две бутылки смародёрить. Или пять.

— А он таки да?

Батюшка строго кивнул.

— Ой, — коротко прокомментировал военный.

— Я плохо помню первоисточники, — сказал я неуверенно, — но это вроде как-то иначе должно выглядеть. «И первый всадник вострубил…»

— Всадник! — вплеснул руками батюшка. — Почему всадник-то? Конь ещё, скажи, вострубил у тебя. Подхвостною трубою!

— Конь над ним взоржал, — поддержал его Борух.

— Ну ладно, оговорился, подумаешь! — сказал я, лихорадочно припоминая, кто там трубил-то по тексту. Помню, с полынью еще как-то связано, но не уверен, как именно.

— Пророчества надо понимать метафорически, — сказал Олег, — если это не Судный День, то что?

— Пиздецома, — сказал я тихо себе под нос. Ещё не хватало объяснять, что это такое.

— И всё же, Олег, — не унимался майор, — расскажите, как вы провели этот Армагеддон?

Глава 8. Олег

Люди приходят к служению разными путями. Большинство российского священства — династическое. Дед был попом, отец тоже, ну и сын идёт по той же стезе, другой не зная. Это не плохо и не хорошо — это по-человечески. Есть те, кто попадают в этот круг более-менее случайно, на волне ли моды, по душевному ли порыву — но они редко задерживаются надолго. Священство не зря называют «служением» — во многом оно похоже на службу в армии. Мало героизма и подвижничества, много ежедневной рутины и скучного труда. Очень мало свободы, жёсткая вертикаль и суровая субординация. Нет на свете организации более консервативной, чем церковь.

Но есть те, кого, как говорится, «Господь приводит». Люди настолько чувствительные к несовершенству мира и страданиям людей, что не находится для них простой судьбы. Обычно они глубоко травмированы чем-то внутри, жизнь шрамировала их, обнажив нервы. Только испытавший большую боль человек может понять её в других. Только ушибленный судьбой может помочь таким же. Иногда они приходят в священство, но и на этой стезе им не бывает легко. Им нигде легко не бывает.

Олега, несмотря на молодость, жизнь успела изрядно пожевать и далеко выплюнуть. Рано осиротевший, он стал опекуном младшим братьям, но не уберёг от беды и потерял обоих. Не по своей вине, но без прощения. Потерял жильё и немногочисленное имущество, потерял здоровье и сбережения в попытках их спасти… Не спас. Иногда даже самых запредельных усилий недостаточно.