Рассказы (Сборник) - Алексей Александрович Провоторов
— Почему «Глафира» не попала в солнечную систему?..
— Попала. Это и была солнечная система, Северин, или кто ты там. Запись экипажа должна была сообщить, что Земли больше нет, Северин, а Марс, Северин, — она произносила его имя зло, с нажимом, словно вколачивая гвозди, чтобы разговор не распался, потому что голос её начал дрожать, — а Марс захвачен этим.
Офицер замолчала, Северин тоже не мог ничего вымолвить.
— Но тварь наломала сигнал, — женщина продолжила говорить, хотя было слышно, что ей не хватает дыхания, — и вместо того, чтоб держаться от корабля подальше и позволить ему рухнуть на Таглу-6, мы припёрлись сюда. А теперь у меня сломана рука, баллоны я поменять не в состоянии, и поэтому отбой, пока я не начала задыхаться в прямом эфире.
Связь прекратилась.
Северин молчал, тупо, тяжело. Внутри как будто зажгли кусок резины — душно, ядовито и непереносимо. Язык во рту мешал, слюна стала кислым клеем. Он не понимал сейчас уже почти ничего. Кроме того, что руки его дрожат.
Тошнота поднялась от колен, прошла от сгибов локтей непередаваемым, отвратительным чувством. Северин тихонько заскулил.
Земли больше нет, подумал он, и эта мысль оказалась единственной в его пустом, тёмном, усталом и задымлённом сознании. Нет. Есть эти. А десяти миллиардов человек больше нет.
Он и не надеялся когда-то увидеть Землю, но… Он всегда знал, что она есть. Человечество есть. Сияющий центр цивилизации.
А теперь… Оно здесь. Только здесь? А другие колонии? Где гарантия, что они избежали этого?
Он не хотел ни о чём думать. Он устал, ему было душно. Жгло и крутило где-то внутри, скафандр давил невыносимой теснотой.
Он вызвал офицера снова. Я не даю ей побыть в гордом смертельном одиночестве, подумал он. И не дам. Центральный терминал на таких грузовиках выше машинного отделения, говорила Оксана, и чуть дальше от кормы. Оксана… Её он потерял. Всех потерял. И теперь цеплялся за голос офицера, не в силах думать о том, чтобы потерять и это тоже.
— Да? — шум на линии. — Чшшш ты хшешь? Отнять у шшшня остатки воздуха?
— Я иду к тебе. Ты над машинным? Терминал там?
— Нет, оставь меня в покое! Возвращайся на корабль! Если он не выманил их, ты ещё можешь вернуться! Он говорит на их частоте, их голосом, но сам-то он лежит!
— Скажи, там ты или нет?
— Да какая тебе разница! У меня кончается кислород, убирайся на корабль! Ты не пройдёшь машинное, дебил, он же там!
— Это не ты? Это уже не ты?.. Тварь, куда ты дел её! — Северин заорал так, что зарезонировал металл в шлеме.
— Сшшшшшш чшшш иииииия!
Он побежал по коридору. Сейчас. Сейчас. Распахнув дверь в машинное, он побежал по металлической лестнице вниз и тут же запнулся.
Увидел это и застонал.
Огромное, складчатое существо обернулось вокруг громадной, как пятиэтажный дом, силовой установки, тело его затекало в сочленения деталей, в рёбра охлаждающих установок. Горбатый, чем-то похожий на древнего ящера, силуэт касался сводов машинного отсека; каждая, казалось, труба, каждый провод был обвит какой-то органической плетью. Дырчатая серая голова твари, вытянутая в неимоверно длинный, отвратительно мягкий на вид хобот, чуть вибрировала. Было жарко. Силовая установка гудела, тварь ворчала, словно в забытьи, и глухо мычала. Серая, чёрная, липкая, полосатая. Весь пол внизу был залит бурым месивом; путь вдоль машинного проходил прямо под желейным боком этой отвратительной твари — настилы и мостики верхнего уровня выгнулись, вросли в спину, утонули в теле гигантского урода. Разумного урода. Северин не мог сложит в голове картинку, осознать его форму. От вида твари у него болели не только глаза, но, казалось, всё тело. Словно зрелище было стеной, на которую он налетел с размаху.
Северин побежал, поскальзываясь на каждом шагу. Он бежал, насколько вообще мог бежать в скафандре, вдоль угла, одной ногой наступая на пол, а другой на стену — крен заставлял. И всё равно он двигался невероятно медленно.
Он не смотрел, не думал, ничего не делал, превратившись в механизм для переставления ног. Как оно его не заметило, он не знал и не интересовался. Он спешил, тяжело дышал, скользил, а достигнув противоположной стены, полез по лестнице.
Он не помнил ничего из этого, не помнил подъёма, не знал, оборачивался он или нет, выбираясь из машинного отделения. Помнил только, как ворвался в терминальную, под тусклый свет аварийных ламп и близкой планеты, и увидел сидящую фигуру в армейском чёрном скафандре. На коленях у неё лежал пистолет.
Он подбежал к ней схватил за шлем.
Синее лицо, кровавые точки в углах глаз. Зрачки расширились и заняли почти всю радужную оболочку. Глаза уже остекленели. Кровь с прокушенной нижней губы не бежала. Она всё-таки не открыла шлем, выбрав удушье. Или просто впала в забытьё раньше, чем смогла выбирать.
Северин завыл, перевернул её, лёгкую, на спину, стал отстёгивать баллоны. Долго возился, потом вставлял новые, из лежащей рядом пары. Давил на грудь, делал массаж сердца. Бесполезно. Он не мог влезть, открыть шлем, настроить подачу кислорода или сделать искусственное дыхание, ибо такая смерть была бы страшнее. Наверное.
Потом он сидел и смотрел в потолок. Это была одна из верхних точек корабля, и вместо одной из стальных пластин потолка стояла панель из прозрачного композита.
Он видел холодную соль звёзд и невероятно огромный бок планеты. Она была ближе, чем он думал — видимо, «Глафира» падала, опережая расчётное время. Хорошо.
Гидросульфид аммония, распадаясь под действием ультрафиолета, обеспечивал ледяному гиганту зеленоватый, спокойный оттенок. Отсюда до дома, Тагла-2, было почти полтора миллиарда километров, учитывая нынешнее положение планет. И все эти километры, хоть были пусты и просторны, внезапно клаустрофобической тяжестью навалились на Северина. Так, что, казалось, какая-то сила выворачивает руки в локтевых суставах.
Это нервы, подумал он, просто нервы.
Потом поднял пистолет мёртвой женщины, проверил обойму, открыл щиток своего шлема, задержав дыхание, развернул ствол к себе и нажал на спуск.
