Михаил Анохин - Проклятая повесть

Когда Анна Леонидовна получала от Людмилы Михайловны «полный и окончательный расчет», её тонкие губы подрагивали от обиды. Вечером, за поздним чаем Людмила Михайловна заметила:

– Вот ведь как бывает в жизни: чтобы человек ни сделал, он обязательно наступит кому-нибудь на больную мозоль.

Лев Петрович не понял свою новоприобретенную жену и спросил:

– Ты о чем, голубушка?

Он и после женитьбы не изменил своих привычек и продолжал называть супругу, все тем же словом – «голубушка», каким называл всех своих сотрудниц.

– Ты бы, – говорила не раз Людмила, – хоть как-нибудь выделял меня из общей массы носительниц платьев. – Кошечкой назвал бы, что ли?

Он добросовестно пробовал, но из этого ничего не получалось и Котова смирилась с этим.

– Да об этой, соседке твоей, что живет напротив. Я сегодня рассчитала её, а она, по всему видно, обиделась.

– Милейшая женщина, милейшая! – темпераментно откликнулся Битюгин, вряд ли понимая, что его оценка неприятно царапнула сердце Людмилы. – Что бы я делал, если бы она не следила за моей библиотекой? За моей кухней?

Подавляя в себе накатывающую волну обиды, Людмила ответила:

– Ты можешь быть спокоен: теперь это моя забота – кухня, ванна, библиотека и все остальное.

И подумала: «Как же все-таки грубы и слепы мужчины, хотя и профессорского звания». Эта мысль позабавила её, и она про себя добавила: «Именно потому, что профессорского звания».

Но она ошибалась, как ошибаются все женщины в мире относительно мужчин. Истины ради, нужно сказать, что точно так же ошибаются все мужчины относительно женщин, и это неведение представляет из себя самую интригующую тайну в их отношениях.

Лев Петрович, в связи со столь поздней женитьбой, не изменил своим привычкам, а вот Котовой пришлось менять свои, что давалось не так просто и легко. Битюгин, например, не курил, а Людмила Михайловна любила после обеда, завтрака или ужина выкурить сигаретку. Котова предпочитала в нерабочее время говорить о чем угодно, но только не о работе, а Лев Петрович не представлял себе, как это можно говорить о каких-то пустяках. Казалось бы, такие разные люди не могут жить вместе, но так только казалось. По крайней мере, Битюгин был доволен тем, что в его жизни появился «дополнительный раздражитель».

– Голубушка, ты для меня как стимулирующее вещество! – восклицал Битюгин, когда супруга начинала «свергать» его с высот идеализма на грешную землю материализма.

Например, Людмила Михайловна не видела ничего загадочного в Адамове: – Ты, Лева, все время проблему из ничего делаешь, – говорила она, попыхивая сигаретой.

– Люди, как тебе известно, бывают разные: угрюмые, замкнутые эгоисты-себялюбцы и общительные, приятные. Одни в горестях и напастях замыкаются, ожесточаются, другие, напротив…

Но в этот раз она не договорила, потому что Лев Петрович темпераментно взмахнул руками, словно собирался взлететь, вскочил с дивана и картинно воздел руки к потолку:

– Голубушка! Ты бы мне еще рассказала о типах нервных систем и что-нибудь из области психологии! У меня из ума нейдет смерть этого Мерцалова и такое резкое, неожиданное выздоровление остальных. Я тщательно проанализировал истории их травм, запросил истории болезней из поликлиник – словом, проделал колоссальную работу, а ты мне такие банальности говоришь!

– Ну и что ты выяснил, Лева? Да садись ты, чего стоишь предо мной в позе Отелло?

– Много чего, – Битюгин, продолжал стоять перед супругой.

– Много чего – это ничего, – прокомментировала Людмила. – Пойдем лучше чая попьем, уже десять вечера, а у тебя дурная привычка сидеть допоздна в своем кабинете.

На кухне, прерванный разговор об Адамове продолжился, и начал его Лев Петрович.

– Так вот «много чего» – это значит «много чего». Вначале не было никаких факторов, которые бы могли привести к скоропалительной смерти. И заметь: вскрытие показало, что смерть наступила от недостатка сердечной деятельности! Эта странность усугубляется тем, что с сердцем-то был как раз полный порядок! И до травмы, и после травмы! Согласись, что перелом голени, пусть и усугубленный долговременным сдавливанием, вовсе не повод для острой, скоропалительно протекающей сердечной недостаточности?

– Ну и как ты это себе, объясняешь? – в голосе Людмилы были скепсис и любопытство. Сказанное мужем, действительно, не укладывалось в привычные представления медицины.

– А я тебя сейчас ошарашу? – Битюгин отставил допитую чашку чая. – Так вот: ни как!

Он выждал паузу, наслаждаясь видом супруги. А вид у неё был обидчивый, словно ребенку пообещали «страшную, таинственную сказку», а в результате вместо сказки выдали такую банальность, что хоть плачь от обиды. Людмила не заплакала, а проглотила комок обиды и, стараясь придать голосу равнодушие, сказала:

– Действительно, ошарашил. Стоило было из-за этого огород городить?

– Голубушка! – Лев Петрович был явно доволен произведенным эффектом. – Ведь ты просишь объяснения. Так?

– Садист, ты, Лева, вот что я тебе скажу.

– Виноват, привычка доводить любую мысль до абсурда, а жизнь и есть чистейший абсурд!

– Жизнь не абсурд, Лева, а такие, как ты, доводят, действительно, очевидные истины и факты до абсурда. Разве не абсурд в одиннадцатом часу ночи на кухне в первый наш, можно сказать, медовый месяц вести разговор на философские темы?

– Но, голубушка! Это же интересно! Это же потрясающе интересно! Я ведь не все сказал, я ведь, может быть, наиглавнейшего не сказал!

– Скажи, Лева, скажи, а то ведь лопнешь, если не скажешь. Так что же «наиглавнейшее»?

– Злость, голуба, злость! Этот мальчик-то, Трунов, выяснил одну деталь, которая произошла накануне в той палате и которая, по понятным причинам, не вошла в историю болезни, – и он опять сделал паузу, наблюдая за супругой.

– Лева, я тебя сейчас ударю! – Людмила шутливо замахнулась на мужа. Ей и на самом деле захотелось ударить его.

– Не так все просто, голубушка. Если бы я прежде не навел справки об умершем Мерцалове, если бы у меня не было четкого и ясного представления…, о скажем так, психологическом портрете, о морально-нравственном облике, то рассказ Трунова ничего бы мне не дал. Дело в том, что в палате между Адамовым и Мерцаловым произошел резкий, неприятный разговор. Почти ссора. Все произошло примерно так: Адамов: «Здравствуйте, друзья-товарищи по несчастью». – Битюгин посмотрел на ироничную улыбку супруги и поправился: – Допускаю, что на самом деле он сказал не так, как-то иначе пытался познакомиться с теми, кто лежал в палате, но Адамов не мог чего-то такого не сказать! Уверен. Его можно понять: ведь лежал Адамов все время один, соскучился по общению. Реакция у всех лежавших была сообразно их психологии и отношению к собственному несчастью. Ты и сама прекрасно знаешь, как сильно отличаются люди друг от друга в этой ситуации.