Брайан Ламли - Порча

Старый рыбак пожал плечами — мол, что тут добавишь? — и допил свое пиво. Потом он подытожил свои размышления:

— Ни плавания в море, ни рыбьих вшей — вот и вся история. А что до остального… боюсь я за парня, ей-богу, боюсь.

— Ответьте мне на один вопрос, только честно, — обратился старик к Фостеру. — Зачем вы взяли к себе этого парня? Насколько могу судить, никто вас не заставлял. Ведь вы, как я понимаю, ему не родной отец. Он ведь подкидыш, да еще эти… осложнения, они же с самого начала были.

Фостер кивнул:

— Это все моя женушка, она взяла его. Ей прабабка рассказала о таких мальцах — она ведь жила когда-то на тех островах. Вот моя женушка и решила его взять. Да и я со временем стал считать его почти что за сына, как-никак, на моих глазах рос. Но мы всегда знали, кто его настоящий папаша. Да и как не знать, тоже мне секрет… Все и так видно. Джордж, кто же еще. Он и деньги нам платил — долю свою.

— Джордж Уайт давал вам деньги?

— Да, за то, что мы кормим и поим Джеффа, — с готовностью признался Том Фостер. — Что верно, то верно. Даже драгоценности свои стал продавать — всякие там украшения и побрякушки. Ради парня, ну и ради собственного удовольствия… по крайней мере так говорили. Хотя это уже не моего ума дело…

А еще была бедняжка Джилли Уайт. Она — вернее, ее здоровье — также заметно сдала. Ее постоянно преследовали кошмары; они стали являться к ней регулярно, с каждым разом делаясь все более фантастическими — почти на грани гротеска. Речь и координация движений тоже заметно ухудшились. Джилли заикалась, часто по нескольку раз повторяла одну и ту же фразу, а иногда теряла равновесие и падала, когда — казалось бы, что может быть проще? — пыталась пройти в дверь. В каком-то смысле она превратилась в узницу собственного дома, лишь изредка отваживаясь выйти на берег, чтобы посидеть вместе с дочерью на весеннем солнышке.

Что касается ее снов…

Задача оказалась не из легких, но терпеливый Джеймисон все-таки вытянул из Джилли кое-что о содержании ее кошмаров. Остальное рассказывала ему Энн, когда они возвращались с ней из Сент-Остелла после занятий. Неудивительно, что самые худшие из кошмаров Джилли были связаны с её бывшим мужем, Джорджем Уайтом. И не с его самоубийством, как ни странно, а с его болезнью, которая прогрессировала все быстрее до самой его смерти.

В частности, Джилли снились лягушки и другие амфибии, а также рыбы… но не создания природы. Герои ее кошмаров словно являлись из другого мира — жуткие мутанты, гибриды человека и каких-то чудищ. Человеком всегда был Джордж Уайт. Его лицо и тело словно бы накладывались на другую анатомию — амфибий или рыб, а чаще всего существ, сочетавших признаки обоих родов… и кого-то еще. Короче говоря, Джилли Уайт снились Глубоководные, и Джордж принадлежал к их числу!

Энн Уайт рассказала старому доктору, как ее мать бормотала всякую ерунду про «огромные влажные глаза, которые не закрываются», про чешую, «шершавую и острую, как напильник», про «кожные складки на шее Джорджа, которые открывались внутрь и пульсировали… будто жабры, особенно если он храпел или задыхался во сне». Но по дороге в город и обратно Энн обсуждала с ним не только кошмары матери. Похоже, девочка решила быть с доктором до конца откровенной.

— Я знаю, вы видели меня перед окном в тот день, когда привезли маме лекарство и долго с ней говорили про Инсмут. Я услышала ваши голоса, встала с кровати, вышла на лестницу и сидела там до самого конца. Сидела тихо-тихо и поэтому разобрала почти все ваши слова.

Джеймисон кивнул:

— Значит, твоя мама сказала что-то такое, о чем бы никогда завела речь при тебе? Скажи, наш разговор не слишком тебя расстроил?

— Ну разве что чуть-чуть, а так-то — нет, — ответила девочка. — Мне известно гораздо больше, чем думает моя мать. Но вот насчет того, что вы рассказали ей — в связи с моим отцом и этими ее снами… мне хотелось бы знать одну вещь… Ей об этом рассказывать необязательно.

— Вот как?

— Да. Вы сказали, что видели больных в Инсмуте «на разных стадиях заболевания». И я подумала…

— И ты подумала, что это за стадии? — поинтересовался доктор и сам же ответил на свой вопрос: — Есть стадии, а есть состояния. Смотря как идет дело с самого начала. В отдельных случаях порча может проявить себя уже вскоре после рождения, а может и дать о себе знать гораздо позже. У некоторых она вообще почти не проявляется внешне… Некоторые появляются на свет уже с уродством.

— Как Джефф?

— Ты права, как он, — кивнул Джеймс. — Все зависит от того, насколько испорчена, так сказать, кровь у родителей. Или по крайней мере хотя бы у одного из них. Или у кого-то из предков.

И тут Энн неожиданно заявила:

— Я знаю, что Джефф мой единокровный брат. Именно поэтому мама ничего и не имеет против нашей дружбы. Она чувствует себя виноватой из-за отца… в смысле, винит себя. И поэтому она думает о Джеффе как о члене нашей семьи. Ну или вроде того…

— А ты? Что ты сама о нем думаешь?

— Считаю ли я его братом, вы хотите сказать? — спросила она и нерешительно покачала головой. — Даже и не знаю. Отчасти — да. То есть мне он не кажется уродом, если вы об этом.

— Нет-нет, мне тоже не кажется? — поспешил заверить ее Джеймисон. — Как врач я привык спокойно воспринимать ненормальности пациентов — я просто не замечаю их.

— Ненормальности? — Энн слегка наклонила голову и с любопытством, если не с вызовом, посмотрела на старика.

— Ну, хорошо, отличия от нормальных людей, — поправился он.

Она вновь взглянула на него, а потом произнесла:

— Хорошо, продолжайте. Расскажите мне об этих… стадиях и состояниях.

— Как уже говорил, одни уже появляются на свет с врожденными уродствами, — продолжил доктор, — а у других они постепенно развиваются в течение всей жизни. А кое-кто и вообще остается совершенно нормальным на вид. Таких людей в Инсмуте сейчас предостаточно. И всегда хватает тех, кто сохраняет подобие человеческой наружности на протяжении почти всей жизни, а меняться начинают лишь в преклонном возрасте. Тогда метаморфозы происходят буквально на глазах. В больнице, где я работал, некоторые из врачей-генетиков — кстати, тоже уроженцы Инсмута — пытались изменить у пациентов кое-какие гены. Они надеялись если не окончательно остановить процесс, то хотя бы замедлить его и тем самым еще на несколько лет подарить людям нормальную человеческую внешность, а значит, и нормальную человеческую жизнь.

— Человеческая наружность, метаморфозы, генетика, — задумчиво кивала Энн. — Послушать ваши объяснения, так это и не болезнь вовсе, а «метаморфоза». Ваши собственные слова! Как если бы куколка превращалась в бабочку или головастик — в лягушку. Вот только вместо головастика… — Неожиданно она нахмурилась и умолкла, задумчиво откинувшись на спинку сиденья. — Все это так сложно… Но мне кажется, ответы найдутся скоро, и я вроде бы уже начинаю понимать…