Клайв Баркер - Сотканный мир

«Я – Чокнутый Муни», – подумал он опять, читая воображаемое расписание чистым, радостным голосом дебила. Эта шутка совершенно обескуражила монстра, который смотрел на Кэла непонимающими глазами.

Иммаколата опять что-то угрожала, но он ее едва слышал. Ритм расписания захватил его. Объятия детеныша становились все крепче; скоро кости Кэла должны были хрустнуть. Но он продолжал говорить, уже не слыша своего голоса.

«Это как поэзия, сынок, – сказа Чокнутый Муни – Ты не слышишь своих стихов сам. Только читаешь их».

Может, так оно и было. Строфы дней и строки часов становились стихами перед лицом смерти.

Он знал, что они убьют его, когда окончательно поймут, что он их дурачит. Но он надеялся, что его дух впустят в Страну чудес.

Он уже перешел к шотландскому направлению – поезда на Эдинборг, Глазго, Перт, Инвернесс, Абердин, – когда появился Шэдвелл. Торговец покачал головой и что-то сказал Иммаколате – вроде того, что нужно спросить старуху, – потом повернулся и пошел в темноту.

Похоже, скоро развязка.

Хватка вдруг ослабла. Он напрягся в ожидании последнего удара, но его не было. Вместо этого тварь отпустила его и засеменила за Шэдвеллом, оставив Кэла лежать на земле. Он едва мог двигаться от боли во всем теле.

Он понял, что неприятности еще не кончились, когда пот на его лице похолодел. Мамаша ужасных детей нависла над ним, потом навалилась всей бесплотной тяжестью, похоронив его лицо меж своих массивных грудей. Он содрогнулся от отвращения, но оно сменилось другим чувством, когда она втиснула ему в рот сосок. Он начал сосать, чувствуя во рту горький привкус. Этого его сознание уже не выдержало, и ужас сменился сном.

Ему снилось, что он лежит в темноте, на мягкой постели а женский голос поет ему тягучую бессловесную колыбельную. Легкие пальцы пробегали по его животу и промежности. Они были холодными, но знали больше любой шлюхи. Его судорожное дыхание готово было прорваться криком, и пальцы успокаивали его, продолжая свою игру, пока его мужское естество не напряглось. Несмотря на эрекцию, он был беспомощен, как дитя, и она склонилась над ним, как мать, укачивая в объятиях.

Волны наслаждения уносили его в темноту, где звучала только песня без слов. Наконец, и она смолкла.

Он проснулся в слезах. Кое-как умудрился встать. На его часах было без девяти два. Последняя электричка давно ушла, а до рассвета оставалось еще много часов.

VI

Больные души

1

Иногда Мими спала, иногда просыпалась. Но полный беспокойства сон мало отличался от бодрствования, пронизанного обрывками мыслей, бессвязных, как сны. Однажды ей показалось, что в углу комнаты плачет маленький ребенок, который умолк только когда вошла сестра. В другой раз ей неясно, как через матовое стекло, привиделось какое-то место, которое она знала, но забыла, и ее старые кости заныли от желания попасть туда.

А потом пришло еще одно видение, которое ей больше всего хотелось прогнать. Но оно не уходило.

– Мими? – сказала черная фигура.

Болезнь затуманила зрение Мими, но она узнала незваную гостью. После долгих лет наедине с ее тайной кто-то из Фуги, наконец, нашел ее. Но с этой женщиной у нее не могло быть радостной встречи. Колдунья Иммаколата явилась исполнить свое обещание, данное еще до того, как Фуга была спрятана – что, если ей не суждено править Чародеями, она уничтожит их. Она утверждала, что происходит по прямой линии от Лилит, и ее уважали, но ее притязания власть могли вызвать только смех. Чародеи не привыкли кому-либо подчиняться и обращали мало внимания на генеалогию. Насмешки и бессильная злоба сделали эту женщину тем, чем она была сейчас, – одержимой. Теперь она стояла перед последней Хранительницей ковра и была готова ко всему.

Когда-то Совет преподал Мими кое-что из Древней Науки чтобы она могла защитить себя в таких ситуациях. Конечно, это были слабые чары, способные только заставить врага растеряться. Но они очень помогли ей, когда она осталась жить в Королевстве одна, без любимого Ромо. За эти долгие годы к ней не приходил никто – ни чтобы отобрать ковер, ни чтобы сказать, что ожидание окончено. Напряжение первых лет спало, она сделалась ленивой и многое забыла. Так было со всеми ими.

Только в конце, когда она осталась одна и осознала, как хрупко ее существование, она стряхнула с себя оцепенение и попыталась послать мысленный сигнал, но безуспешно. Потом удар. У нее ушло полтора дня на то, чтобы написать письмо Сюзанне – письмо, где она вынуждена была приоткрыть краешек тайны. Приходилось спешить – времени оставалось мало, и она чувствовала приближение опасности.

Видимо, Иммаколата услышала ее зов, обращенный ко всем Чародеям, живущим в Королевстве. Это была ошибка. Как она могла забыть о Колдунье?

И вот она явилась к ее смертному одру.

– Я сказала сестре, что я твоя дочь, – сказала она, – и что мне необходимо побыть с тобой наедине.

Если бы у Мими были силы, она бы сплюнула от отвращения.

– Я узнала, что ты умираешь, и вот зашла попрощаться. Мне сказали, что ты лишилась дара речи, поэтому я не жду от тебя признаний. Мы же обе знаем, что можно говорить и без слов, правда?

Она подошла чуть ближе.

Мими знала, что Колдунья права: были способы заставить тело – даже столь близкое к смерти, как ее, – выдать свои секреты. Иммаколата это умела. Убийца собственных сестер, вечная девственница, она знала все секреты. Нужно попытаться обезоружить ее, иначе будет поздно.

Краем глаза Мими увидела в углу ведьму, сестру Колдуньи, с приоткрытой беззубой пастью. Другая сестра, Магдалена, заняла стул для посетителей. Они ждали, когда начнется потеха.

Мими открыла рот.

– Хочешь что-то сказать? – осведомилась Иммаколата.

Мими использовала свои последние силы, чтобы поднять левую руку. Там, на ладони, красной хной был нанесен знак, так часто подрисованный, что стерлась кожа – знак, пользоваться которым ее учил перед Великой Работой Бабу из Совета.

Она давно забыла его смысл, но помнила, что это одно из немногих оставшихся у нее средств зашиты.

Чары Ло были физическими, и сейчас она не могла их использовать, как и музыкальные чары Айя, которые она забыла одними из первых из-за их сложности. Йеми, Ткачи, не обучили ее ничему – в те последние дни они были чересчур заняты, создавая ковер, скрывающий Фугу от врагов.

Но и то, чему ее научил Бабу, было трудно применить – ведь она не могла произнести нужные заклинания. У нее остался только этот еле заметный знак на ладони.

И он не действовал. Она попыталась вспомнить какие-либо дополнительные инструкции Бабу, но вспомнила лишь его лицо, улыбку и солнечный свет, падавший сверху сквозь ветви деревьев. Она тогда была молода и, несмотря на тревогу, счастлива. Все это казалось ей приключением.