Фрэнсис Вилсон - Рожденный дважды

Нельзя, чтобы Кэрол и Джим видели ее такой. Она должна отослать их. Но как? И тут же пришло решение.

Она заставила себя вернуться в гостиную.

— Я хотела бы обсудить с вами все это, дорогая, — сказала она, моля Бога, чтобы у нее не сорвался голос, — но в это время дня я все недели перед постом читаю «Розарий». Вы не хотите присоединиться ко мне? Сегодня я читаю «Тайну пятую славных тайн».

Джим вскочил и посмотрел на часы.

— Ого! Уже время отправляться ужинать.

Кэрол сразу же поддержала его.

— Мы в самом деле должны уходить, тетя Грейс, — сказала она. — Поедем вместе с нами поужинать. Мы собирается на Малберри-стрит.

— Спасибо, дорогая, — ответила Грейс, доставая их пальто из стенного шкафа, — но у меня сегодня спевка хора, и потом, я дежурю с одиннадцати, до семи на Ленокс-Хилл.

— Все еще остаешься медсестрой? — улыбаясь, спросила Кэрол.

— И буду ею до самой смерти. — Грейс сунула им пальто, сдерживаясь, чтобы не закончить: «Уходите! Уходите, пока я не лишилась рассудка у вас на глазах».

— Как жаль, — пробормотала она, — что вы спешите!

Кэрол заколебалась. Она раскрыла рот, намереваясь что-то сказать, но Грейс выхватила из кармана благословенные самим Папой любимые хрустальные четки.

— Да, да, — подхватила Кэрол. — Мы спешим. Я скоро заеду к тебе. Приглашение на ужин остается в силе.

— Я буду очень рада.

Кэрол задержалась у дверей.

— С тобой все в порядке?

— Да, да. Со мной Иисус.

Она поцеловала Кэрол, помахала на прощание рукой Джиму, закрыла за ними дверь и бессильно прислонилась к ней. Чем это кончится — судорогами или истерикой? Что с ней происходит?

Что бы это ни было, лишь бы не на глазах у других. Она понимала, что остаться одной в таком состоянии опасно для жизни, но вдруг она скажет нечто неподобающее, не предназначенное для посторонних ушей. Она не может пойти на такой риск, чем бы это ей ни грозило.

Постой-ка…

Смятение… страх, тревога… Они отступали. Так же беспричинно, как появились. Они постепенно покидали ее.

Грейс с рвением стала читать «Розарий».

2

— Как по-твоему, она в порядке? — спросила Джима Кэрол, когда они вышли на холодную, продуваемую ветром Восточную Двадцатую улицу. — Мне показалось, с ней творится что-то неладное.

Кэрол искренне любила эту маленькую толстушку с сияющими голубыми глазами и красными, как яблочки, щечками. Грейс — единственная ее родня.

Джим пожал плечами.

— Может, это из-за меня, или на нее действует вся эта бутафория, среди которой она живет.

— О Джим!

— Поверь, Кэрол, хотя она меня не любит, я считаю, что Грейс — милая старушка. Тем не менее она фанатично религиозна, и, возможно, это как-то на ней сказывается. Посмотри на ее гостиную? Она набита парнями, приколоченными к крестам! Со всех столиков тянутся молитвенно сложенные руки, отсеченные от туловища. И не одно, а шесть изображений кровоточащего сердца на стенах.

— Ты прекрасно знаешь, что это — сердце Иисуса. — Она подавила улыбку. Стоит поощрить Джима, и он разойдется вовсю. — Хватит, Джим! Серьезно, я беспокоюсь за нее. Она выглядела нездоровой.

Он внимательно посмотрел на нее.

— А ты и вправду волнуешься за нее. Знаешь, похоже, она в самом деле была немного не в себе. Может, нам стоит вернуться?

— Нет, мне показалось, что сегодня гости ей в тягость. Может быть, я заеду к ней завтра, чтобы узнать, как она себя чувствует.

— Хорошая мысль. Возможно, надо было настоять, чтобы она поехала с нами чего-нибудь выпить.

— Ты же знаешь, она не пьет.

— Да, но зато пью я, и в данный момент с удовольствием выпью стаканчик. Два стаканчика. Много стаканчиков.

— Не переусердствуй, — предупредила она, чувствуя, что он настроен хорошенько кутнуть.

— Ладно.

— Я серьезно, Джим. Хоть раз заговоришь о раках, и мы немедленно уедем домой.

— О раках? — спросил он с видом оскорбленного достоинства. — Я никогда не говорю о раках.

— Ты прекрасно знаешь, что говоришь, когда выпьешь лишнего.

— Что ж, может быть, но выпивка не имеет к этому никакого отношения.

— Ты никогда не говоришь о них, когда трезв.

— Просто эта тема не возникает.

— Поехали поедим, — вздохнула она, пряча улыбку.

3

Позже, успокоившись, Грейс присела на край кровати и стала обдумывать то, что Кэрол сказала ей о Джиме, будто он наследник Хэнли.

Она чувствовала себя хорошо: «Розарий», тарелка горячего густого грибного супа, и будто ничего с ней не было. Уже через несколько минут после отъезда Кэрол и Джима все как рукой сняло.

Приступ безотчетной тревоги — вот что это было. Она столько раз видела такие приступы за время работы медсестрой в отделении «Скорой помощи», но никогда не думала, что подобное может случиться с ней. Немного фенобарбитала, несколько добрых слов, и больная, обычно худенькая, много курившая молодая женщина (я-то, конечно, совсем не похожа на такую), отправляется домой с явными признаками улучшения.

Но что же могло вызвать такой приступ?

Комплекс вины?

Очень может быть. В журналах для медсестер она читала статьи о том, что в большинстве случаев чувство тревоги возникает от сознания вины.

Конечно, оснований чувствовать себя виноватой у нее предостаточно.

Но Грейс не хотелось думать ни о прошлом, ни о нервном срыве, который она только что пережила. Она обратила свои мысли к тому, о чем говорила Кэрол. Удивительное дело, оказывается, Джим — сирота, о чем Грейс не имела ни малейшего представления. Оказывается, он упомянут в завещании.

В завещании доктора Хэнли.

Грейс смутно помнила, что в первые дни Второй мировой войны работала у какого-то доктора Хэнли, ухаживала за новорожденным мальчиком в доме ученого, примерно в двадцати кварталах от центра в Тёртл-Бэй. Она состояла при ребенке няней и жила там. Мать младенца вообще не появлялась. Доктор никогда не упоминал о ней, словно ее вовсе не существовало.

Не тот ли самый это доктор Хэнли?

А младенец? Может, это Джим Стивенс?

Это казалось невероятным, но по времени все сходилось. В годы войны Джим был младенцем. Джим Стивенс вполне мог быть тем самым ребенком.

Надеюсь, что это не он, подумала Грейс.

Потому что с тем ребенком было что-то не так, и дом тоже был какой-то странный. Грейс не могла понять, почему ей было там не по себе, но определенно обрадовалась, когда работа закончилась всего через несколько дней.