Ричард Метсон - Я-легенда

 Что-то произошло в его мозгу.

 В то мгновение, когда, нащупывая дрожащими пальцами нитку пульса, он понял, что сердце ее остановилось, его мозг словно нашел единственный выход: окаменеть. Нэвилль почувствовал в голове каменную тяжесть и медленно осел на кровать. Потеряв способность двигаться, он сидел, словно в тумане, где-то в глубине своего сознания пытаясь ухватиться за слабые ростки вспыхивающих и тут же угасающих мыслей, не в состоянии понять, как можно так сидеть и почему отчаяние еще не взорвало его, не уничтожило и не втоптало в землю. Однако он не впал в прострацию. Просто время для него остановилось, словно застряв на этом месте, не в состоянии двинуться дальше. Остановилось все. Вздрогнув, толчком приостановилась вся жизнь - потому что мир не мог существовать без Вирджинии.

 Так прошло полчаса. Час.

 Медленно, словно наблюдая нечто постороннее, он заметил дрожь в своем теле. Это было не подергивание мускула, не нервическая дрожь напряженных мышц. Его всего трясло. Все тело его содрогалось. Бесконечно, бесконтрольно, непроизвольно, словно огромный клубок нервов, больше не подчинявшихся его воле. Единственное, что он еще сознавал, - это то, что это был он и это было его тело.

 Больше часа он сидел так, глядя в ее лицо, и его трясло. Затем это внезапно отступило. Что-то сдавленно бормоча, он вскочил и выбежал из комнаты.

 Расплескивая и не попадая в бокал, он попытался налить себе виски, - и то, что удалось налить, опрокинул в себя одним глотком. Тонкий ручеек просочился, обжигая внутренности вдвое сильнее обычного: он весь закоченел и все внутри пересохло. Ссутулясь, он снова налил бокал до краев и выпил его большими, судорожными глотками.

 Это сон, - слабо возражал его рассудок, как будто посторонний голос вторгся в его сознание.

 - Вирджиния...

 Он стал оглядываться, оборачиваясь то в ту, то в другую сторону, словно отыскивая в комнате что-то, что должно было там быть, но не оказалось на месте. Словно дитя, потерявшееся в комнате ужасов. Он все еще не верил. Ему хотелось кричать, что все это - неправда. Сцепив пальцы, сжав руки, он попытался остановить их дрожь, но руки не подчинялись ему.

 Руки его тряслись так, что он не различал уже их очертаний. Прерывисто вздохнув, он расцепил их, развел в разные стороны и прижал к бедрам, пытаясь остановить дрожь.

 - Вирджиния...

 Он сделал шаг и закричал. Страшно, надрывно. Комната вышла из равновесия и обрушилась на него... Ощутив взрыв острой игольчатой боли в колене, он снова поднялся на ноги и, причитая, доковылял до гостиной и остановился. Его качало, словно мраморную статую во время землетрясения, и взгляд его окаменевших глаз оставался прикован к дверям спальни. В его сознании вновь прокручивался этот кошмар: гигантское пламя. Ревущее, плюющееся в небо огнем и плотными, густо-грязными клубами дыма. Крохотное тельце Кэтти в его руках. Человек. Приближающийся и выхватывающий ее из его рук словно мешок тряпья. Человек, уходящий под завесу дымного облака и уносящий его ребенка. И ощущение пустоты.

 Он стоял там, пока где-то вблизи не заработала свайная установка и грохот близких ударов едва не сбил его с ног.

 Очнувшись, он стремительно рванулся вперед с воплем безумия:

 - Кэтти!..

 Чьи-то руки схватили его, люди в масках и халатах потащили его назад. Его ноги волочились по земле, чертя два неровных следа. Они волокли его прочь от того места - но мозг его уже взорвался, захлебываясь нескончаемым воплем ужаса.

 Ночь и день чередовались, словно облака дыма, как вдруг он ощутил боль в скуле и жар спирта, льющегося ему в горло. Он поперхнулся, задохнулся и наконец очнулся, обнаружив, что сидит в машине Бена Кортмана. Не проронив ни слова и не шелохнувшись, он следил за остающимся позади столбом клубящегося дыма, поднимающегося над землей черным знаменем вселенской скорби.

 Нахлынувшие воспоминания смяли его, раздавили своей тяжестью. Он закрыл глаза и до боли стиснул зубы.

 - Нет.

 Он не повезет туда Вирджинию. Даже если его убьют за это.

 Движения его были медленны и скованны. Он вышел на крыльцо и, спустившись на лужайку, направился в сторону дома Бена Кортмана. Слепящее солнце заставило его сощуриться. Руки его бессмысленно болтались по сторонам.

 Звонок по-прежнему играл веселенький мотивчик "Ах, какой я сухой" - абсурд! Ему захотелось сломать что-нибудь. Он вспомнил, как Бен Кортман веселился, встроив эту потешную мелодию.

 Он, напрягшись, стоял перед дверью, и его сознание, словно зацикливаясь, мерцало и пульсировало.

 Какое мне дело, что есть закон... Какое мне дело до закона... Какое мне дело, что неповиновение карается смертью... Какое мне дело." Я не повезу ее туда!..

 Он ударил кулаком в дверь.

 - Бен!

 Тишина в доме.

 Белые занавески на окнах. Через окно видна красная тахта. Торшер с кружевным абажуром, который Фреда любила ребячливо теребить в долгие субботние вечера. Он моргнул. Какой сегодня день? Он не знал. Он потерял счет дням.

 Он пожал плечами, и злость вперемешку с нетерпением желчью забурлила в его венах.

 - Бен!

 Он побледнел и снова ударил кулаком в дверь. Щека его начала немного дергаться.

 Проклятье! Куда он подевался? Нэвилль негнущимся пальцем снова вдавил кнопку звонка, и органчик снова завел свой пьяненький мотивчик "Ах, какой я сухой, ах, какой я сухой, ах, какой..."

 Задыхаясь от бешенства, он прислонился к двери и подергал ручку - и она распахнулась, ударившись об стену внутри дома. Дверь оказалась не заперта.

 Он прошел в пустынную гостиную.

 - Бен, - громко сказал он, - Бен, мне нужна твоя машина...

 Они были в спальне. Они лежали тихо и недвижно, скованные дневной комой, каждый в своей постели. Бен - в пижаме. Фреда - в шелковой ночной сорочке. Они лежали поверх простыней, дыхание их было глубоким и размеренным.

 На мгновение он задержался, разглядывая их. На белоснежной шее Фреды он увидел несколько ранок, покрытых корочкой засохшей крови. Он перевел взгляд на Бена. На горле Бена ран не было. Словно чужой голос произнес в его мозгу: только бы мне проснуться.

 Он встряхнул головой. Но нет, от этого нельзя было проснуться.

 Он нашел ключи от машины на столе, взял их, развернулся и вышел. Вышел, не оборачиваясь, из этого навсегда притихшего дома. Так он в последний раз видел их живыми.

 Мотор кашлянул и завелся, и он дал ему поработать вхолостую несколько минут - вытащил дроссель и сидел, глядя наружу через пыльное ветровое стекло. Жирная муха гудела у него над головой. В тесной кабине было горячо и душно. Он глядел на гнусное блестящее зеленью мушиное брюхо и вслушивался в равномерную пульсацию двигателя.