Джеймс Херберт - Волшебный дом

— Чудодейственный эффект деревенского воздуха, — пошутил я, не в силах подавить легкую дрожь в голосе.

— Наверное... наверное, нам лучше войти внутрь, — сказала Мидж, ее лицо было залито теплым светом заходящего солнца. Хотя в ее тоне не ощущалось ни намека на похотливость, мы оба поняли, что нам нужно.

Я встал и увлек Мидж за собой.

— Хлопотливый был денек, — шепнул я.

— И долгий, — ответила она.

— Нужно отдохнуть.

Мидж только кивнула. Взяв за руку, она повела меня к двери, но мы оба в удивлении остановились, взглянув в окно коттеджа Мидж вскрикнула, и ее рука стиснула мою.

Круглая комната была словно объята пламенем, так ярко отражались от ее изогнутых стен лучи заходящего солнца.

И все же в этом явлении не было ничего устрашающего, так как свечение казалось мирным, странно успокаивающим в своей лучезарности, без малейшего неистовства. Мы смотрели, и даже наши тени на стене залило красноватым светом.

Я обернулся к Мидж, и на кратчайшее мгновение мне показалось, что в ее глазах играют крохотные огоньки, которые исчезли, как только она моргнула, оставив только отраженное теплое свечение. Мидж выглядела безмятежной, ее губы чуть изогнулись в какой-то понимающей улыбке, волосы от садящегося за спиной солнца словно горели, и почему-то я ощутил едва заметное покалывание... не знаю чего — неуверенности, тревоги? Не могу объяснить того чувства.

Теперь уже я повел ее. Мы вошли, и я закрыл дверь на замок и засов. Дремота одолела нас сильнее, чем мы предполагали, и сразу навалилась усталость, как теплое укутывающее одеяло, замедляя движения. Мы разделись, бросив одежду, где она упала, и утомленно забрались в постель.

Не знаю, сколько мы проспали, но когда проснулись — одновременно, как один, словно оба почувствовали пробуждение другого, — нас окружала темнота; и опять же эта темная пустота не порождала никакого страха. Мидж придвинулась ко мне, и я прижался к ней.

И нас снова унес глубокий обволакивающий сон.

Звуки

Меня разбудило какое-то постукивание, резкий неравномерный шум, ворвавшийся в мой сон без сновидений. Глаза открылись без обычной неохоты, и я повернул голову к Мидж. Она тоже не спала и счастливо улыбалась, глядя мимо меня на окно — источник стука.

Повернув голову, чтобы проследить за ее взглядом, я увидел виновников шума. За окном на выступе сидели три или четыре птички и клевали стекло, словно негодуя, что мы все еще не встали.

— О Боже, — простонал я. — Ты считаешь, это сигнал тревоги?

— Нет, просто они решили разбудить нас.

— А который час?

— Уже больше половины седьмого.

— Не верится. И ты думаешь, так будет всегда?

— Кто знает. Мило, правда?

Я накрыл голову подушкой, хотя, по правде сказать, спать уже совершенно не хотелось.

— Вполне могло бы быть и милее.

— Это часть деревенской жизни, Майкл. Определенно лучше, чем шум моторов и пневматических молотков.

— Ненамного.

Мидж скинула одеяло и перебралась через меня к окну, а я перекатился на нагретое ею место.

— Передай привет и от меня, — сказал я, натягивая до подбородка одеяло.

Мидж наклонилась у окна, а я любовался ее голыми ягодицами. Хотя в Мидж не было ни одной лишней унции, я не уставал восхищаться ее округлыми формами. Мне захотелось, чтобы она вернулась в постель.

Она поворковала с птицами и начала с ними разговаривать. Даже когда Мидж постучала по стеклу со своей стороны, они не улетели, а вскинули головки и еще громче зачирикали, и вокруг запорхали еще новые, колотясь крыльями в стекло.

— Наверное, они требуют свой завтрак, — крикнула мне Мидж. — Держу пари, миссис Калдиан кормила их.

— Ну, передай им, что в Грэмери сменилась администрация. С халявой покончено!

Я закрыл глаза, чтобы еще немного поспать, и следующее, что почувствовал, — это вес перелезающей через меня Мидж.

— Не притворяйся таким злюкой, — сказала она, больно сжав мой высунутый из-под одеяла нос. — Ведь под этой грубой, бесчувственной внешностью кроется сердце из чистого... — еще один щипок — золота.

Я перекатился на спину, и она оседлала меня, ее глаза горели нескрываемым наслаждением. Было трудно устоять против розовых кончиков двух маленьких, но прекрасных грудей, парящих всего в нескольких дюймах от моих губ.

— Ты нарушаешь мою жизнь на природе, — сказал я.

Она наклонила голову поцеловать меня, ее язык раздвинул мои губы, и ее рот был влажен и сладок. Мои руки отбросили одеяло и потянулись к ее бедрам.

Но чертовка только играла со мной.

— У нас куча дел, — шепнула она мне в ухо, не забыв увлажнить мочку своим шаловливым языком, только чтобы не дать моим чувствам ни на йоту улечься. — Я сейчас спущусь и приготовлю завтрак, а ты побрейся и вообще приведи себя в цивилизованный вид.

— Ты что, слишком рано, — шепнул я в ответ, не желая, чтобы такое услышали птицы. — Да и все равно у нас есть еще месяц, чтобы все привести в порядок. Это наше первое утро, и его нужно отпраздновать. — Теперь уже мой язык убеждал ее.

Ложная застенчивость не в натуре Мидж: что ей нравится, то она и обнимает. Она обняла меня.

Я пустил ее к себе под одеяло, и ее тело, прохладное от раннего утреннего воздуха, восхитительно прижалось ко мне. Теперь мы с Мидж состыковались в полном смысле этого слова — наши тела, а не только души, словно были созданы друг для друга (я говорю буквально) — и наша любовь всегда была выше небес, но взаимный экстаз, пережитый в то утро в нашем новом доме, превзошел все испытанное раньше. Не спрашивайте меня почему, просто назовем это волшебством. Да, просто назовем это Волшебством.

Позже, надев старый свитер, потертые джинсы и кеды (моя обычная рабочая одежда), я спустился к Мидж и увидел, что она в своей ночной рубашке сидит на корточках на крылечке и кормит толпу пернатых. Птицы — крапивники, голубые и большие синицы, трясогузки и зяблики, казавшиеся в самом деле многонациональной толпой, — не выказывали никакой осторожности, некоторые буквально клевали с рук, а другие приблизились на расстояние вытянутой руки. Я заметил, что их дерзость не зависит от размеров.

Мидж ободряла их, что-то говоря, и я усмехнулся, когда крапивница села ей на запястье и клюнула в ладонь своим маленьким заостренным клювом. Я подождал, пока не был раскрошен последний кусок хлеба и птицы не склевали его, после чего спустился по лестнице в кухню. Из открытой входной двери сюда лилась бодрящая свежесть, но не было знобко от холода.

— Эй, что это? — Я указал на стол, где к завтраку стояла бутылка шампанского и стеклянный кувшин с апельсиновым соком.