Город, где умирают тени - Грин Саймон
Решительным шагом Эш направился в глубину зала. Тоскливо оглянувшись на потрескивающий в камине огонь, Харт вздохнул и побрел следом Некоторое время они шли молча, и единственным звуком был теряющийся в необъятном зале тихий шелест их шагов. Непонятно откуда вокруг Харта и Эша соткалось свечение, сопровождая их путь по залу; так они и шли в широком коконе золотистого света. Голые стены зала тянулись мимо плавно и однообразно. Харт думал здесь увидеть коллекцию каких-нибудь старинных пейзажей или портретов — в подобном месте они были бы уместны. Но на невыразительно голых стенах не было ни дверей, ни проходов, ведущих в ответвления коридоров. Был лишь зал. Зал — и свет, сопровождающий их движение. Харт оглянулся через плечо, оглянулся всего на миг. Позади не было ничего. Лишь сплошная черная темень.
Они шли долго, а может, им так показалось. Ориентиров не было никаких, и Харт не очень-то удивился, обнаружив, что часы его стали. Как это ни удивительно, ему уже поднаскучила их прогулка. Неожиданно в круг света навстречу им шагнула высокая стройная фигура. Харт тут же остановился, и фигура впереди остановилась тоже. Эш, стоя рядом, переводил взгляд с Харта на фигуру с теплой понимающей улыбкой.
У пришельца был облик человека с телом, составленным почти полностью из деталей часов. Колесики вращались, храповики щелкали — все части единого механизма согласно и негромко шумели. Вся фигура являла собой сложную структуру взаимосвязанных узлов, сформированных из мельчайших и замысловатых деталей. Каждая косточка, каждый мускул, каждый сустав повторялись в тысячах дубликатов из стали или из меди, однако не было кожного покрова, чтобы скрыть от глаз механизмы. Лицо — искусная фарфоровая маска с изящно нарисованными чертами. Но глаза — плоские, тусклые и пустые, а улыбка будто приклеена. Наверное, железная маска выглядела бы более человечной. Фигура терпеливо стояла перед ними и тихо жужжала, словно в ожидании вопроса или команды.
— Это… Время? — наконец вымолвил Харт.
— Нет, — ответил Эш. — Это один из тех, кто ему прислуживает. Пропусти-ка его, пусть идет.
Харт посторонился, и фигура грациозно двинулась дальше с таким изяществом и таким проворством, какие человеку не снились. Быстро перейдя световую границу, фигура растворилась во мраке. Несколько мгновений Харт еще слышал, как она размеренно движется в темноте, не испытывая нужды ни в свете, ни в тепле, ни в каких-либо других присущих человеку потребностях.
— Автомат, — оживленно прокомментировал Эш. — Время собирает таких по деталькам. Отчасти как хобби, отчасти для того, чтобы запускать агентами за границу по всему миру и иметь свои каналы связи. Чем ближе будем подходить к логову Времени, тем чаще они будут нам попадаться. Не обращай на них внимания, они совершенно безобидны: по сути — всего лишь навороченные мальчики на побегушках.
— А они… Они — как, живые? — спросил Харт, когда онипродолжили путь по залу.
— Не совсем. Автоматы — глаза и уши Времени за пределами галереи. Теперь он очень редко выходит в мир, разве что во время праздников и каких-либо церемоний, где требуется его присутствие. Чем старик древнее, тем он становится более замкнутым и нелюдимым, но и в лучшие свои годы Время никогда не был душой компании. Тем не менее, с тобой повидаться он не откажется. Надеюсь, что не откажется. Пошли.
Они продолжили путь, сопровождаемые коконом света, и автоматы, выполняя неизвестную Эшу и Харту миссию, появлялись и исчезали, их невидящие глаза были устремлены вперед, в направлении той загадочной цели, к которой они спешили. Наконец Эш с Хартом подошли к двери — высоченной, футов в пятнадцать, из полированного дерева, украшенного узорами из шляпок черных металлических гвоздей. Дверь возвышалась над ними, и Харт почувствовал себя мальчиком, неожиданно вызванным в кабинет директора школы. Он собрался с духом и усилием воли развеял охватившее его поначалу чувство. Он проситель, а никакой не мальчик. Уже не мальчик. На двери не нашлось ручки, и Харт потянулся было постучать, но не успел коснуться огромной полированной плоскости, как дверь внезапно распахнулась без всякого шума. Усмехнувшись, Эш провел Харта в галерею Мощей.
Галерея открылась бесконечными ярусами-этажами, убегающими вдаль и тянущимися вверх настолько, насколько хватало взгляда в теплом, медового цвета освещении. Харт медленно двигался вслед за Эшем, ошеломленный и подавленный размахами помещения. Ему никак не удавалось разглядеть конец прохода, по которому они шли, и даже сама попытка вычислить приблизительные размеры галереи вызывала головную боль. Вдоль обеих стен тянулись картины, бесконечные серии пейзажей и портретов, заключенных в изящные, филигранной работы серебряные рамы. Один из пейзажей показался ему знакомым — это был живой, медленно меняющийся вид Саркофага из парка: туман рассеялся, но камень был весь опутан ползучим плющом, будто с тех пор, как Харт видел Саркофаг в последний раз, минули столетья. Он перевел взгляд на соседнее полотно и увидел людей, беспечно шагающих вдоль торговой улицы. Ничто в их облике не говорило о том, что они знают, что за ними наблюдают. Эш вежливо кашлянул, и Харт испуганно огляделся по сторонам. До него только сейчас дошло, что он стоит на месте. Сделав вид, что остановился по какой-то причине, Харт поспешил за Эшем.
Картины на стенах, казалось, не кончатся никогда, и Харт ошеломленно помотал головой, вновь попытавшись постичь размеры галереи. Нескончаемой вереницей текли мимо них заключенные в рамы живые лица и виды мест; Харт будто смотрел из окна медленно идущего поезда, и каждый раз возникали новые удивительные образы, пейзажи и люди, видимые с расстояния или большого, или же настолько близкого, что порой казалось: протяни руку — и коснешься их пальцами. Картины безмолвствовали лишь до того момента, пока Харт не останавливался перед ними, — тогда в галерее оживали звуки и голоса, притягивающе робкие, словно им пришлось покрыть невероятные расстояния, чтобы достичь ушей Харта.
— Сам Время показывается наружу нечасто, — легко проговорил Эш. — Благодаря галерее он в курсе происходящего, так что выбираться отсюда ему нет особой нужды. В галерее Мощей можно увидеть каждый клочок земли и каждую живую душу Шэдоуз-Фолла. Если постоянно вести такое наблюдение, можно свихнуться, но Время именно этим и занимается. Будь это простой работенкой — с ней справился бы каждый.
Харт нахмурился:
— Погоди. Что-то не нравится мне все это. Ну а право на неприкосновенность личной жизни?
— А что тут такого? — спросил Эш. — Если учесть, что число отслеживаемых Временем мест, людей и событий близко к бесконечности, какая разница, наблюдает он за тобой или нет? А даже если и наблюдает, то, во-первых, толькотогда, когда ты делаешь что-нибудь интересное, и, во-вторых, когда то, что ты делаешь, он видит впервые. И потом ведь в большинстве своем мы полагаем, что приглядывает он не за мной, а за кем-то другим, и, если честно, по большей части мы правы. Поэтому не бери в голову.
— Ты все твердишь: не бери в голову, — а я не могу. Мне жутко не по себе от этого места — получается, настоящий Большой Брат [6], в прямом смысле слова.
— Я предпочитаю думать о нем скорее как о Большом Дяде, исполненном благих намерений, но только чересчур озабоченном. Сейчас я тебе кое-что покажу — надеюсь, это позволит тебе немого отвлечься. У картин есть и другое назначение. Взгляни-ка на эту. Уверен, тебе понравится.
Эш остановился перед необычным портретом, и Харт встал рядом с ним. На полотне была изображена решетчатая вязь переходов в стиле хай-тек [7], стиснутых плотно вместе, словно пчелиные соты, и наполненных неясными фигурами, снующими взад-вперед настолько стремительно, что успеть детально их рассмотреть не было никакой возможности. Огни подсветки конструкции на картине были болезненно ярки и слишком интенсивны для человеческих глаз, однако теней нигде не было видно. Там и здесь замысловатые механизмы, словно живые скульптуры, бесшумно трудились над выполнением непостижимых заданий.
