Черная изба - Анна Лунёва
Не о таких каникулах она мечтала, трясясь в переполненном сидячем вагоне поезда на Барнаул. С тех пор как она сошла на перрон, мама говорила только о Максиме. Конечно, когда его не было дома – то есть почти постоянно. Новый год он с ними не отмечал. Мама без остановки звонила ему, плакала, ругалась, угрожала вызвать полицию, но Макс, похоже, уже понял, что это пустые слова, и просто вешал трубку. На Рождество он наконец появился – принес им обеим в подарок одинаковые золотые серьги. Мама дрожащими руками взяла коробочку, пробормотала: «Спасибо, сынок» – и убежала в туалет заливаться слезами. Макс проводил ее каким-то новым, смущенно-презрительным, взглядом, а потом спросил у сестры:
– Что, так и ревет?
– Ревет, – ответила Катя. – Макс, откуда у тебя деньги?
Брат выматерился. Катя скривилась.
– Материться ты научился, это я поняла. Деньги откуда?
Макс молчал, глядя в пол и сжимая кулаки.
– Макс, мы хотим знать. Если это что-то незаконное, то…
– Да пошла ты! – яростно взвизгнул он, и Катя испуганно отшатнулась. – Почему нельзя просто порадоваться, а? Какого черта ты мне тут устраиваешь допросы? Я тебе, сука, подарок принес! Для вас, сука, стараюсь!
– Я тебе не сука. – Катя с отвращением бросила на стол блестящий подарочный пакетик. – Сдай в магазин, будет тебе на сигареты.
Макс схватил серьги и, подскочив к окну, швырнул их в форточку.
– Пошла ты! Пошла!!! Ты!!! – Он вцепился в подоконник скрюченными пальцами и глубоко, с присвистом задышал. Спина ходила ходуном.
Кате было страшно. Еще год назад они с братом вместе гуляли по магазинам, выбирая маме подарок на сэкономленные карманные. Теперь все это казалось далеким и нереальным, как кадры из детского фильма. Наверное, нужно было еще что-то сказать, но слова не шли на ум. Катя еще немного постояла молча и ушла на кухню наливать чай. Скорее бы каникулы закончились – чтобы можно было вернуться в общежитие, к девчонкам. Она услышала, как Макс вышел из комнаты и снова стал обуваться.
– Сынок, подожди! – Мать выскочила из ванной. Господи, да сколько ж можно! – Подожди, ведь сегодня такой праздник, семейный праздник, Максюша…
Из прихожей донеслись звуки борьбы, мама ахнула и взвизгнула, заскрежетал замок, потом хлопнула железная дверь. На лестнице послышался топот.
Катя встала со стула и подошла к матери. Та сидела на табуретке под вешалкой и растирала запястье.
– Вывернул, Кать, – с каким-то полудетским удивлением сказала она, глядя на руку. – Вон какой большой стал… Эх, Катька, был бы у нас отец…
Это ей, маме, самой нужен отец, вдруг поняла Катя. От этой мысли стало неуютно и тоскливо, будто в открытую форточку ворвался ветер и выстудил всю их маленькую квартирку, пахнущую разогретым супом и ладаном, который мама в последнее время полюбила зажигать перед недавно купленной в церковном киоске иконой «Всех скорбящих Радость». Катя вздохнула и осторожно подняла маму на ноги.
– Пойдем, мам, я там свежий чай заварила…
Мама послушно встала и пошла с ней на кухню. Катя усадила ее, все еще разминающую запястье, за крохотный стол у окна, сняла с полки мамину любимую кружку и достала из холодильника тарелочку с нарезанным лимоном. Никогда еще она не чувствовала себя такой взрослой, и это ощущение ей совсем не нравилось.
Несколько раз за каникулы Катя ездила к бабушке. Бабушка ее любила и совсем не говорила о Максиме. Самое большое – вздохнет: «Беда с парнем». Может, потому что Макс ей не настоящий внук: мама родила его от второго мужа, с которым развелась десять с лишним лет назад. А Катин отец, сын бабы Зои, умер почти сразу после рождения дочери. Мама рассказывала: просто однажды утром не проснулся, врачи объяснили – сердце. Бабушка помогала вдове сына с обоими детьми, но Катю всегда выделяла. Вот и теперь любимая внучка сидела в старом кресле перед выключенным телевизором и выбирала из пары десятков подаренных учениками коробок любимые конфеты – желейные, пралине и фрукты в шоколаде. Бабушка иногда отвлекалась от разгадывания кроссворда и начинала расспрашивать про жизнь в общаге, учебу, подруг, а Катя вспоминала истории, которые могли бы показаться бабушке забавными или интересными. Рассказала и про Леночку.
Пока она говорила, бабушка то хмурилась, то поджимала губы, а в конце сделала какой-то совершенно неожиданный вывод:
– Не водись с этой Леночкой, Катерина. Вот здравствуй и прощай, ничего больше.
– Почему? – Катя выпучила глаза и закашлялась, подавившись шоколадной крошкой.
– Такая дружба до добра не доведет.
Сняв очки, бабушка подняла глаза от журнала и строго посмотрела на растерянную внучку.
– Ты мне не веришь, конечно. Молодежь вечно думает, что старики умом тронулись. Твоя Лена пищит-пищит, а потом себя покажет – отскочить не успеешь. Парня у тебя уведет или директоршу вашу против тебя науськает, раз та с ней уже сюси-пуси. Вот посмотришь, Катерина. А в эти ее странные дела с тетями и бабушками вообще не лезь, не твоего ума это дело! Если там правда какая-то секта, то лучше туда и носа не совать! И поумнее тебя люди квартиры переписывали и в психушку ложились, а то и похуже что-нибудь.
Катя молчала, пораженная такой реакцией. Бабушка, крякнув, поднялась со скрипнувшего стула и подошла к Кате, шаркая войлочными тапочками по вытертому паласу.
– Авантюристка ты моя. – Теплая ладонь легла ей на затылок и едва ощутимо погладила. – Я ж тебе только добра желаю. И ты уж меня не подведи, Катерина. Не связывайся с плохой компанией в этом своем Новосибирске. Учись хорошо, получай диплом, работай честно – и все у тебя будет в порядке. И я о тебе позабочусь как смогу, вот увидишь. Ладно, ладно, ешь конфетки. Ешь, пока рот свеж…
К началу школьных занятий брат все же вернулся домой. Может быть, внял ежедневным материнским уговорам, а может, испугался комиссии по делам несовершеннолетних, которой угрожала классная руководительница. С мамой и сестрой он почти не разговаривал, но суп и котлетки ел с удовольствием. Посуду не мыл, одежду швырял кучей в стиралку, уроки не делал, но ночевал дома, и мама была почти счастлива. Теперь на Катю свалилось вдвое больше домашних забот. Уборка, стирка, готовка, глажка. Она должна была следить за тем, чтобы Макс вовремя вставал в школу, и отзваниваться маме каждый раз, когда он уходил или приходил.
Мама только работала и спала, а если выдавалось свободное время, смотрела по телевизору бесконечные ток-шоу или молилась в их с Катей комнате. Тогда квартиру наполнял приторный тяжелый запах церковных благовоний, а из-за закрытой двери слышался мамин дрожащий голос, выводящий «Отче наш» или «Символ веры». Максим поплотнее втыкал наушники и нырял в комп, а Катя сидела с ногами на стуле у кухонного стола и тянула, тянула бесконечный горячий черный чай, заедая его куском сахара.
Лучшая школьная подружка Ирка сразу после сессии улетела с родителями в Таиланд – в награду за отличную учебу. Они и увидеться толком не успели. Катя считала дни до возвращения в колледж и даже зачеркивала бы их в календаре, висевшем на стене кухни, если бы не чувствовала, что маму это сильно обидит.
Взятая у бабушки старая книжка совершенно не шла: мысли соскальзывали с истории двух капитанов на свое. Каждое предложение приходилось перечитывать раза по три: «Возы с матрацами стоят во дворе». «Матрац», «мат-рац» – какое дурацкое слово, нормальные люди говорят «матрас», хотя так получается похоже на «матрос», почему его вообще так назвали, мат-рас… Из этого тупого оцепенения ее выдергивала мать: возвращалась на кухню, расслабленно улыбаясь и благоухая ладаном, и спрашивала что-нибудь типа: «Ну что ты дергаешь ногой, как припадочная? Кать, ты бы лучше помолилась со мной, вон, про учебу хотя бы» Катя замечала, что ее нога действительно отстукивает в воздухе какой-то бешеный ритм, и садилась на нее, чтобы не раздражать маму.
В последний день перед отъездом мама принесла для Кати подарок – новый пуховик.
– Вижу же, что старый не хочешь забирать, – сказала она, с заговорщическим видом
