Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

Подумав так, хмыкнул и, тихо откинув одеяло, прошлёпал в кухню. Ему не хотелось впадать в пафос, даже мысленно, но сейчас он по-новому относился к тому, что узнавал о себе. «Осознавать, — сказал как-то Альехо, когда сидели вечером в лаборатории, Витька курил, и сигаретный дым свивался в размытый столбик, пропадая в полумраке, — чем дальше растёшь, тем яснее будешь осознавать в первую очередь себя. Нет ближе объекта для наблюдения, чем ты сам».

Витька тогда сказал ему, что ведь не принято так. А принято посмеиваться над самокопаниями, и «от большого ума с катушек съезжают». Альехо рассмеялся и ответил, что народные мудрости для усредненного разума пишутся, а в середине всегда всё инертно. Так значит, быть плохим лучше, чем никаким, спросил его Витька, и Альехо спокойно согласился: в каком-то смысле да. Их разговоры, что происходили чаще и дольше, были для Витьки таким же светом, как этот майский утренний в окне. И не было в том пафоса. Он наслаждался возможностью думать, как пловец радуется мерным и сильным движениям мышц, и когда однажды, стесняясь, рассказал об этом Альехо, тот кивнул: а ты тренируйся и почаще. Любые мышцы требуют тренировок. И голова не исключение.

Поэтому, думая о последней своей весне, он, конечно, поправился мысленно, что в столице, может, последняя, не в жизни же! Но одновременно понимал: стеснительная оговорка — дань прежней его жизни, а ощущения именно такие, прощальные. И этим надо пользоваться, подытожил Витька, поворачивая на плите турку так, чтобы свет на неё падал ярче и выразительнее…Смотреть и видеть.

После визита к Альехо жизнь пошла дальше, наполнившись заботами о новой работе, и время ускорилось. Не хватало его, чтобы насмотреться и наслушаться, наговориться. И поздним вечером, приваливаясь к теплой спине Аглаи, Витька засыпал, жалея, что ночь опять будет слишком коротка и не вместит всего. Просто ощутить, как она во сне прижимается к нему лицом и дышит в грудь, а потом дёргает руками, откидывая мешающее одеяло. И ещё множество важного…

Позавтракав, расходились, поцеловавшись во дворе, потому что не любили ездить в метро вместе. По взгляду Аглаи понимал, ей бы сейчас вообще от него не отрываться, но не мог, не хотел по-другому. Длинный путь в центр, в студию, был для него необходимой порцией одиночества, ставшей ещё более важной теперь.

В студии ждали девочки. Лия, Алёна, Таня… Лариса, Сана и ещё одна Татьяна. Все — разные, но Витька имена путал и думал: Аглае это должно бы понравиться. Девочек нагнал ему Альехо, вернее, два дня таскал с собой на спортивные тренировки и репетиции в танцевальной школе, садился и смотрел, как Витька выбирает. А мастера по боди-арту привел по его просьбе. Всё шло как-то слишком быстро, и Витька заикнулся было напомнить учителю про обещанный срок на обдумывание, но тот величественно от своих слов отрёкся.

— Исчезнете, а надо хоть что-то успеть, — заявил неожиданно безжалостно. И Витька, сначала передёрнувшись, кивнул и стал жить, как летел на коньках по гладкому льду. И получалось. Через пару дней внутреннее состояние слилось с хлопотами, и он почувствовал, что сам управляет движением, несмотря на то, что каждое следующее действие будто сваливалось сверху на голову, главное было — поверить и поймать, а потом уже понять, что же это прилетело.

Несколько дней по многу часов, меняя свет и задники, он крутил девочек, то так то эдак поворачивая узкие руки, напряжённые плечи, выгнутые спины, сплошь покрытые нарисованными татуировками. Первый этап ощутимо заканчивался, но не было чего-то главного. Тоскливо сосало под ложечкой, когда ехал обратно, глядя в чёрные зеркала вагонных окон.

Однажды Альехо привёл в студию щуплого маленького человека со старомодными бакенбардами, сходящимися к узкому подбородку.

— Посмотри, что у Саныча есть, — кивнул на большие полотняные свёртки, похожие на запакованные туристические палатки, — он у Аглаи твоей в театре трудился, в костюмерной, а потом ушёл на вольные хлеба. Теперь сидит без денег и почти не ест, да, Саныч? Но зато делает, что всегда хотел.

Саныч одёрнул полосатую костюмную жилетку, надетую поверх свитера, и, глянув на Витьку, стал разворачивать сверток. Полезли оттуда, толкаясь и гремя, какие-то алюминиевые и стальные прутья и колышки.

— Поставить где? — спросил хриповатым голосом тайком пьющего человека. И Витька сморщился, представив себе, как на фоне аляповатого пейзажа на заднике из палатки вылезают, гремя каблуками по паркету, обольстительницы с плохо намазанным бронзовым загаром.

— Туда иди, к стене, там виднее будет, — Альехо подхватил упавшие стержни и повел умельца через просторный зал.

— Вот… так вот можно, — сказал Саныч, склоняясь над ворохом белого полотна, и вдруг, щелкая, стал под его руками складываться странной формы каркас, растягивая ткань. Витька смотрел на сложную фигуру, напоминающую то ли геометрический цветок, то ли большую колыбель для инопланетянина. Саныч одной рукой подхватил и повернул, чтобы свет из окна падал по-другому. По белым плоскостям и растянутым складкам легли полосы света, начертив что-то совсем другое.

— И так вот, — Саныч перевернул изделие вверх дном, заставив блестящие прутья растопыриться лапками странного насекомого.

— Ага… — Витька подошёл. Протянул руки и ощупал, проводя вдоль граней, — вот, значит… И так ведь можно? А человека выдержит?

— Говори! — обиделся Саныч. — Тебя и меня выдержит вместе. А ещё свет свой можешь менять. По-всякому.

— И много у тебя этих штук?

Саныч, приосанившись, потёр узкие ладошки:

— Да всю вашу конюшню заставить можно. И там они разных цветов у меня. И всякой формы, понял?

— Тащи! Тащите, Саныч! Посмотрим, как оно!

После суеты и хлопот, к которым подключили всю команду, под вскрики девчонок над прищемленными пальцами и короткие веские команды Саныча с разгоревшимся лицом промеж встрёпанных бакенбард, зал стал похож на внутренность огромного кристалла, на грани которого мягко ложился свет с разных сторон. Разрисованные девочки ходили между натянутых плоскостей, падали навзничь в упругие ложа, смеясь, сваливались на пол и высовывали отовсюду головы и руки.

— Белые, — сказал Витька, направляя свет на узкую щель между длинных ребер, — и ещё эти, светло-зелёные. И яркие нужны.

И повернулся к гордому умельцу:

— Саныч… Спасибо вам. Просто очень большое спасибо!

— Да чего там. Я рад, рад…

Но Витька, наскоро улыбнувшись, уже не слушал.

Теперь по вечерам он молчал, напряжённо думая, не обращая внимания на то, что ест, и забывал ответить Аглае. Она плакала, закрывшись в ванной, и потом, дождавшись, когда вода стечёт, чтоб ледяная, выходила с улыбкой на покрасневшем от холода умытом лице. А утром убегал, не дождавшись, когда она позавтракает.