Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

Глава 74

Эдем в пещерах

— Аа-Шшши…

Пульсирующими волнами — каждая следующая выше и мощнее предыдущих — сила входила в раскрытые пасти и вертикальные зрачки. А-а-шши… — и чешуи на плоских головах двигались, приподнимаясь, чтобы увеличить поверхность. Полчища собирателей, надёжно укрытые лесом, его листьями и ветвями, исчезали от взгляда и появлялись, будто из пустоты.

Люди уже отвернулись от центра событий, притягивавших внимание, и змеям надо было быть осторожнее, чтобы не показывать себя слишком явно. Но… аа-шши… Как мощно текла её невидимая кровь из людских сердец. Так мощно, что некоторые Владыки падали с веток, срываясь и некоторое время неподвижно лежали, не в силах скрыться в густой траве.

Собиратели не думали: их делом был только сбор, и потому они прилагали все усилия, чтобы не упустить ни капли, да и не могли ничего упустить, если не было на то веления от Избранных, оставшихся в сердце пещер, там, где без сна и отдыха сокращался сплетённый из лучших тел мозг ахашша.

Во время праздников, которых было множество в жизни лесного племени, аа-шши текла рекой, в водах которой смешивались маленькие радости и печали, беззаботность и капелька счастья, чья-то начинающаяся любовь и досадливая ревность вперемешку с завистью слабого охотника к удачам сильного. И всегда в обычной этой воде, смешанной из малых капель, сверкала струя, каждый раз разная, чего-то мощного и сильного. От тех, кто был сильнее других, умел больше чувствовать и кого эти чувства заставляли летать. Или — умирать.

Люди непостоянны, но предсказуемы, знал ахашш и выстраивал ситуации, призванные подтолкнуть, вызвать вспышку, обновить и сделать людскую аа-шши более сильной.

Но сегодня, вместо ожидаемого горя самки, потерявшей сразу двух детёнышей и испытавшей предательство своего мужчины, аа-шши выросла до самого неба, заставив собирателей захлёбываться в тоске и отчаянии мужчины, потерявшего всё, не только всю семью, любовь своей женщины, но — весь мир, державший его на плаву. Захлёбываться в ненависти, злобе и бешеной ярости поединка.

— Аа-шши… — вялые тулова, перекатившись в траву, медленно сползали в норы среди корневищ, а следом исчезали и норы, запорошенные лесным мусором, осыпающейся со стенок глиной и старыми листьями. На выходах из нор, что были дальше от деревни, но ещё далеко от пещер, их встречали Владыки-проводники и, прикипая кожей к торчащим чешуям, сплетали тела, отбирая часть непосильной ноши. Аа-шши, невидимо колыхаясь, направлялась к пещерам прозрачным мощным валом, в котором тонули стволы деревьев.

Ахашш собирал свою жатву, и Избранные в пещерах двигались неровно и резко, пытаясь справиться с непривычным количеством Аа-шши. Но были и прежде приливы внезапной силы, и такие случаи учитывались недремлющим мозгом ахашша. В нижних пещерах просыпались дополнительные тела и, вытягиваясь, струились по вылощенным полам к сердцу пещер, чтобы включиться в работу мозга ахашша.

В нишах средних пещер прекращалась работа с пленниками, затихали стоны боли и крики ярости. Уходили, мелькнув хвостами, Владыки-работники, и с подземными людьми оставались лишь стражи. Владыки-стражи и стражи-люди, те, что в разное время отказались от человеческого и сами пришли в пещеры, приняв правила жизни змеиного племени. Или те, кто не выдержал проводимых над ними работ.

Мужчина, чьё имя наверху было Койсу, но он приказал себе это забыть, потому что оно напоминало о первенце Койсути, смерть которого была показана ему и его жене, медленно и безжалостно, чтобы помнили бесконечно, не забывал о стражах.

Он стоял у неровного края дыры, нагнувшись и заглядывая в освещённое факелами пространство, но слух его был направлен назад, за спину, откуда слышалось сейчас лишь тихое дыхание спящей Леи. Охотник, он знал, как с тихим шорохом скользят по камню тела стражей и как бурчит в животах у стражей-людей, как бы тихо они не ступали босыми ногами. И тихую поступь он тоже мог слышать. А сейчас — смотрел, пока никого не было за спиной. И думал о том, что за всё время, количества которого он не знал, не случалось того, что происходило под сводами сейчас.

Это были мелочи, крошечные. Но он был охотником и знал, как много значат мелочи, если они новые, не бывшие прежде.

…В этой пещере давно не горели факелы. Змеи обходились без них, свет был нужен лишь там, где что-то делалось с людьми. Сейчас он смотрел, смаргивая слезу напряжения, как высокий страж, сутуля плечи, ходит вдоль стен огромного зала и, поднося чиркушку к скребу, зажигает лучину, а потом идёт с ней дальше, касаясь конца наклонного древка, и в месте касания медленно разворачивается красный комок огня.

Мужчина смотрел, и шея его вытягивалась, почти трещала от напряжения, а глаза становились всё больше. Зал был огромен, а он и не знал, несколько раз мельком видя через дыру только близкую его часть. Факел за факелом отбирали у темноты ещё часть пространства, но неровные каменные колонны и выступы стен не давали увидеть толком, что там, где загорается свет. Чёрные тени перекрещивались и менялись по мере зажигания огня. Пахло горячим маслом поверх постоянного тяжёлого запаха змей, к которому он привык и не замечал его. А ещё, подумал он, раздувая ноздри, пахло не тем, что должно быть в пещерах, нет-нет, это запах сверху… Пытаясь вспомнить, прогонял из головы упорно лезущую память о собственном имени, но потом, смирившись, позволил голосу внутри себя, которому не позволял говорить так долго, сказать: я Койсу, охотник, отец первенца Койсути, которого убили на глазах его матери.

И сразу же память благодарно подсказала и другой ответ, — это запах цветов, тут пахнет цветами, теми, что расцветают у реки, когда выходит солнце, и теми, что украшают деревья хлебника после дождей, а еще теми…

Он дёрнул головой и заставил себя слушать, слушать то, что может прийти со спины. И меньше думать! Но тут же подумал, удивляясь: если бы хотели, давно наказали бы за множество ярких мыслей и за то, что успел почувствовать, стоя у края дыры.

Пожирая глазами плящущие тени, сжал кулаки, и в укушенном пальце стрельнула острая боль. Оглянулся быстро, боясь, что боль будет услышана. Маленькая пещера, в которой — его ниша, его угол с охапкой тряпья, его спящая жена, — была пуста и тиха. В проломе, ведущем в следующую пещеру, откуда во время их сна часто слышались чьи-то стоны, тоже ничто не шевелилось, и мужчина подумал о том, сколько же таких закутов под землей, соединённых черными проломами? Работая, он видел: проходов и лабиринтов множество, и подозревал, слыша тоскливый плач и вздохи, что во многих из них происходит то же самое, что и с ним, с его Леи, но это не слишком волновало его, пока любое движение в сторону увеличивало собственные страдания.