Ричард Матесон - Корабль смерти, Стальной человек и другие самые невероятные истории

Все обещает пройти чертовски здорово. В воздухе пахнет электричеством. Газеты смакуют малейшие подробности. Торговцы потирают артритные ручонки и смазывают механизмы кассовых аппаратов. Престарелые самцы укладывают в чемоданы свое барахло и прилепляют на лысины накладки, им не терпится попасть на фестиваль. Весь мир охвачен радостью. Все оживлены. В особенности я сам. Я вытянул такой счастливый билет, что меня просто подмывает отправить Мэ Бушкин записку с предложением облачиться в голубое белье и засунуть зубную нить себе в мост. Однако осторожность берет верх. Это второе имя моей жены. Она утверждает, что никогда не знаешь, как все обернется.

Никогда еще не слышал ничего более справедливого.

Ибо выходит так, что за три дня до начала конкурса у жены Местного Чиновника Номер Один случается приступ не поддающейся диагнозу болезни и ее увозят в больницу. Старик Местный Чиновник Номер Один переживает потрясение, отказывается от места в жюри и просиживает часы у постели жены, осыпая ее розами и соболезнованиями. Его поведение достойно истинного супруга, но плачевно сказывается на мероприятии.

Мы заменяем его Сэмом Сэмпсоном, владельцем пяти автомобильных магазинов. Тоже неплохо, ведь теперь ясно, на чем крошки станут разъезжать по причалу Лонг-Харбора, пока масляные глазки сильнейшей половины человечества будут изучать, как мало ткани потратил на купальники старина Глубер.

В общем, мы снова все уладили. Но тут Марвин О’Ши, президент фармацевтической компании, отправляется навестить в Ла-Джолле болезненную тетушку, по дороге задняя покрышка говорит «чпок», и он со своей благоверной начисто сносит две крайние хижины в «Гавайской гостиничке Макинтоша».

Парочка получила небольшие ранения, однако оба оказались в белой палате, лежа на спине и нюхая в утешение цветочки. Приходится искать нового судью.

Слыша в ушах бормотание «сглаз, сглаз», вы находим еще одну замену. Эта самая замена тут же оказывается вовлеченной в пьяную уличную драку, и нам приходится спешно вымарывать его из списка. Он грязно ругается, и, честно говоря, выглядит все как-то странно. Этот весельчак расстался с бутылкой двадцать семь лет назад. Однако экспертиза утверждает обратное. У старичка в крови было достаточно алкоголя, чтобы заправить семнадцать спиртовок.

Мы выдвигаем предложение заменить несчастного на Сола Мендельхеймера, владельца «Райских солений Мендельхеймера». Мендельхеймер неохотно соглашается. У нас снова полный комплект. Машина продолжает вертеться.

Затем, за день до начала конкурса, обрушивается причал. По счастью, в тот момент на нем не было никого, кроме Левисона Тамаркиса, который украшал его цветочными венками. Он по-собачьи выгребает на берег, проклиная всех и вся, и уезжает, затопив Тихим океаном салон своего «студебекера» сорок восьмого года выпуска.

Мы хмурим брови в нехороших подозрениях. Словечко «коммуняки» украдкой срывается со многих губ, и мы заказываем муниципальный концертный зал. Это, конечно, не так здорово, как на свежем воздухе, но выбора нет. Лично я, будучи человеком суеверным, убежден, что над конкурсом нависло проклятие. В свое время я уже имел дело с такими проклятыми проектами, и если уж все начинает катиться под гору, с этим ничего нельзя поделать.

Этот самый конкурс, «Мисс Звездная Пыль», проклят, решил я. Тогда я не знал еще и половины правды.

На чем бишь я остановился? Ах да. Так вот, мы наконец-то дотянули до утра конкурса, причем с пятью вполне живыми судьями. День выдается дождливый. Первый раз с тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года в этот день идет дождь. Все в шоке. Судьи сидят по гостиничным номерам и жалуются на жизнь. «Отправляйтесь в концертный зал», — приказываю я им. После чего принимаюсь метаться повсюду, пытаясь все исправить.

Прежде всего, я отправляю шестнадцать автомобилей Сэмпсона с громкоговорителями наверху, и весь Лонг-Харбор узнаёт, что шоу состоится. На крышах машин представлен весь ассортимент, от мисс Эльзас-Лотарингия до мисс Питкин-авеню. Они в ярких купальных костюмах и прозрачных дождевиках. В одной руке по зонтику, другой они машут прохожим. Они смеются и делают поверх мегафонов зазывные жесты. Если все это, включая пестрые купальники, не сработает, я признаю, что все кончено, и пошлю Мэ Бушкин телеграмму, моля ее принять меня обратно.

Еще я отправляю в город расклейщиков с плакатами. Выбиваю на радио пять минут эфира и отбираю местного диктора с самым радостным голосом зазывать всех на шоу. Велю вывесить воздушный шар. «Сегодня мы узнаем, кто станет мисс Звездная Пыль!» — написано на нем. Кто-то подстреливает шар. Какой-то хулиган, думаю я.

Как бы не так.

После утра, проведенного в лихорадочном общении с публикой, я кидаюсь в концертный зал, чтобы еще раз переговорить с судьями. Замечаю, что плотники до сих пор сколачивают на сцене помост для жюри. Подсохший Левисон Тамаркис и его команда развешивают букеты. Решаю, что начать конкурс можно прямо по дороге в зал.

И вот оно.

Я вхожу в лифт и поднимаюсь наверх. Прохожу по коридору. Вхожу в комнату судей.

— Господа, — говорю я.

На этом моя речь обрывается.

Потому что они сидят, парализованные, в своих креслах, с разинутыми ртами, и таращатся на штуку посреди комнаты, на которую обращаю внимание и я.

Нижняя челюсть у меня падает прямо на «флоршеймы»[30].

Тебе приходилось видеть когда-нибудь пылесос? С капустным кочаном вместо головы? В костюме? Который стоит посреди комнаты и глядит на тебя?

Так вот, приятель, мне — приходилось.

Я едва не падаю в обморок, когда он заговаривает со мной.

— Это вы здесь всем распоряжаетесь? — спрашивает он.

Я не отвечаю. У меня язык прилип к гортани. Намертво. Глаза мои вываливаются из орбит и катятся по полу. Ну, почти.

Штука вроде бы возмущена, насколько может быть возмущена капустная голова.

— Очень хорошо, — произносит он, она, оно. — Поскольку никто из присутствующих здесь, судя по всему, не в состоянии издавать членораздельные звуки, я просто объявлю, в чем суть нашего дела, и отбуду.

Нашего дела. Я чувствую, как на голове двигается кожа. Все мы так и приклеились к своим местам. Мы слушаем механический голос этой штуковины. Рта не видно. Произношение неестественное. Все равно что выслушивать монолог того торгового автомата, твердящего: «Бром-сельтерская, бром-сельтерская, бром-сельтерская».

— Этот конкурс, — сказало нечто, — кроме этой планеты, претендует и на все безвоздушное пространство.

Затем, пока он оглядывал всех нас одиноким овальным глазом, у меня кое-что забрезжило в голове. За все те годы, что я ишачил манипулятором общественных вкусов, я перевидал в действии немало примечательных индивидов.