Галина Островская - Талисман жены Лота

Она шла минут десять вниз, потом еще дольше поднималась по сырым ступеням. Ступени с чавканьем поглощали узкие следы, мрак слизывал еле слышные шорохи. Наконец Фаруда оказалась в доме, на разрушенных стенах которого сидели кошки и лунные блики. В провалившемся углу одной из комнат острой лопатой она вырыла ямку и вылила туда ровно половину воды из кувшина, шепча заклятье.

Белая тень отделилась от противоположной стены, вонзенной одним краем в густое беззвездное начало ночи. Отделившись, тень осталась стоять на месте. Она, бесплотная, слабо шевельнулась и ожила.

Фаруда, стоя на коленях спиной к гостье, договорила заклинанье до конца, забросала ямку руками, медленно выпрямилась и, не оборачиваясь, спросила:

– Это ты?

Легкое дыханье прикоснулось к закрытому платком затылку ливийки.

– Ты можешь еще подождать?

– Могу, – ответила Смерть голосом вместо дыханья. – Я все могу.

– Ты... подождешь?

– Я не жду, я или прихожу или не прихожу.

– Ты придешь за ним?

– Приду – я всегда прихожу, – ответила Смерть.

– Я спрашиваю, придешь ли ты, когда он так молод.

– Для меня возраст не имеет значения. Мне – все равно.

Душный воздух сентябрьской ночи вялыми безвольными пластами ложился на каменные полуразбитые квадраты пола и вжимался в них, содрогаясь от падающего холода.

Фаруда знала, что нельзя поворачиваться.

Но она знала и другое.

Она знала, что гостья из стены... Смерть... скучающая вестница земных итогов... могильная пророчица и беспрекословная исполнительница собственных приговоров... имеет одну... слабость.

Иногда она любит играть не по правилам.

И чем смелее игрок, тем он неуязвимее, и тем большего он может добиться. Разумеется, лишь на время.

Фаруда медленно повернулась и плеснула в стену остатки воды из кувшина.

Стекающие со стены колдовские щупальца рисовали на стене знаки...

– Знаки удачи, – читая их, прошептала Фаруда.

На мгновенье низко висящий янтарный булыжник луны покрылся яркой лазурью и мертвые камни разрушенного дома шевельнулись, сдвинутые молодым женским смехом развеселившейся Смерти.

Обессилевшая Фаруда присела на ступеньку и тихо затянула тягучую благодарственную песнь на понятном только ей одной языке.

Аглая достала шкатулку, кучей вывалила на стол цепляющиеся друг за друга сережки, перепутанные бусы, кольца, перстеньки и браслеты и принялась за работу.

Распутала бусы. С трудом, но распутала. Бусы – не кармические завязки. Начистила обручальное кольцо, которое никогда не носила, разве что в первый год замужества. Вспомнила, как муж дарил подарки. Усмехнулась. Примерила колечко. Со вздохом отложила в сторону. Дорогие подарки других мужчин, которые тоже мечтали когда-то надеть на ее безымянный палец простой золотой ободок, чистила не так тщательно, поскольку не любила их. И тоже – не носила.

Уложив украшения обратно, она отодвинула от себя костяную шкатулочку и сняла талисман.

Увесистый серебряный треугольник его с двумя крепежными дужками положила в центр ладони. Знаки, вырезанные по углам, по форме чем-то напоминали бобы, только очень узкие. «Бобы» были словно живые и каждый раз, казалось, меняли не только контуры, но и месторасположение, то приближаясь, то отдаляясь от вмонтированных в центр талисмана трех бирюзовых пластин разных оттенков.

Сами пластины были инкрустированы золотыми, направленными в противоположные стороны спиралями, а на обратной стороне талисмана плотными рядами, как небесные воины, лучились тонко выгравированные буквы древнего алфавита.

– Серебряная пластина, дужки... Окно в залежи легенд и загадок... Два искривленных временем до неузнаваемости вопроса... – шептала Аглая. – Знаки – сквозные. Что они значат, почему так подвижны в своей неподвижности? Так не бывает!

Бирюза. Синяя, обнаженная, чистая. Как небо в раю для двоих.

И эти золотые ниточки-спирали – тоже символ. Чего? Почему они так струятся вслед себе и – навстречу?

И буквы, так похожие на ивритские. Алеф – летящий к неземным солнцам божественный дух. Бет – творящая мир сила. Гимель – путь постижения.

Алеф, бет, гимель... – корни жизни, корни душ, сплетенные воедино...

Никогда ничего понять Аглае не удавалось, несмотря на некий набор эзотерических знаний и мощное интуитивное постижение сути вещей. Сам Юрка ни разу ни на один вопрос по поводу талисмана не ответил. Только вот на днях сказанул что-то маловразумительное... Про миры и про женщину...

Догадки

Утром, перебирая платья в шкафу, Аглая с удивлением поняла, что ее гардероб требует обновления. Выдвинула ящик с нижним бельем. Переворошила нежно пахнущий ворох... Что-то ее насторожило. Она заглянула еще в один ящик, в другой и поняла, что жилец Алик, убравшись к едрене фене, вместе со своим скарбом прихватил ее трусики. Те самые, в которых она была, когда нечаянно решила, что ей для тонуса нужен мужчина. Никакого тонуса не случилось, а теперь вот – и трусов нет. Между прочим, с бельгийскими кружевами.

– Фетишист несчастный! – сказала Аглая, задвигая ящики коленкой.

Сомнамбулически бродя по пустой квартире и умиротворяя себя изо всех сил, она вдруг почувствовала, как льющийся из окон свет распрямляет ей плечи и осторожно лепит невидимые крылья. Неожиданно для себя она запела.

Свивая в горле грустную незнакомую мелодию, звуки странно и уверенно текли, наполняя пространство комнаты высокими нотами блаженства. Она пела, обхватив себя руками и закрыв глаза – нагая.

И очень хрупкая, как ей показалось... Она пела и ощущала, что это не она поет. Вернее, она, но другая, совсем не здешняя, явно моложе себя... Эта женщина была напитана... до самого края, до самого донышка души... любовью... до самых пяточек – лаской.

Чувство, что ее – теперь уже именно ее! или все же ту – другую? – держат чьи-то сильные руки и гладят... освобождая от неволи... унося на волнах мутнеющего сознания память о долге... опутывая ожерельями сладкого греха... укутывая пурпурными шелками страсти... это чувство было столь сильным, что Аглая заставила себя на миг открыть глаза... Огляделась недоуменно. Убедившись, что рядом – естественно! – никого нет, вздохнула и... отдалась пленявшей ее силе.

...В зените неудержимого падения в беспредельность восторга она услышала сотрясаемый набатами счастья долгий стон. Свой? Или этой инородки с диким табуном вьющихся волос, скачущим по скользким от пота плечам?

...Сквозь абсолютное бездыханье тишины полились жужжащие звуки полдневного солнца и далекое блеянье овец...

Она почувствовала, как дрожащие сильные руки отпустили ее... пробежали по спутанным волосам... подняли их... тронули шею... Она ощутила прикосновение к влажной коже какого-то тяжелого предмета, и еще раз – последний – жар губ, испивших ее до конца.