Борис Левандовский - Шумен

– Может, в следующий раз.

– Обещаешь?

– Постараюсь.

«Я действительно разговариваю с ним, или мне это только кажется?» – думал Макс.

Ему вспомнился эпизод, когда домомучительница, доведенная до сумасшествия лучшим в мире психиатром Карлсоном, пыталась куда-то дозвониться, используя душ, вместо телефонной трубки.

Стараясь не заостряться на этих сомнениях, Макс предложил Мирону переночевать у него. Он пока еще не решил, станет ли посвящать того в свои сегодняшние злоключения. Не потому, что Мирон не заслуживал доверия, – Максу сперва хотелось во всем разобраться самому.

– Извини, старик, но мне сейчас совсем не хочется тащиться в такую даль, – ответил тот.

– Жаль, я бы угостил тебя пивом, – соврал Макс, поскольку пиво у него кончилось еще вчера. Но если бы Мирон согласился, он сбегал бы в ларек до его приезда.

– Серьезно? Пивом, значит… Над этим стоит подумать, – Мирон замолчал на секунды две. – Нет, старик, давай лучше завтра. Я чертовски устал. Хотя… почему бы тебе сейчас не приехать ко мне самому?

– Почему бы и нет, – сказал Макс, взвешивая эту мысль. Выходить на улицу ему не хотелось, тем более поздним вечером, но, возможно, действительно стоило попытаться.

– Кстати, пива у меня своего хватает, – добавил Мирон и положил трубку.

К вечеру на улице могло похолодать, и поэтому Макс натянул поверх футболки легкий свитер. Правое колено еще побаливало, но ходить он мог уже почти не хромая. Тем не менее, перед выходом Макс задрал правую штанину, чтобы смазать колено мазью арники. Синяк успел расцвести всеми оттенками темной гаммы цветов. Глядя на него, Макс даже поморщился.

Ставя баночку с арникой на полку со всеми аптечными делами, он услышал высокий вибрирующий звон, который доносился из спальни родителей. Словно какой-то тонкоголосый колокол все звучал и звучал…

Как выяснилось, этот звон издавала фарфоровая ваза, стоявшая на прикроватной тумбочке, в которую мама любила ставить полевые цветы. Сейчас она выдувала растущий мутный пузырь, медленно приобретавший очертания человеческой головы.

Когда на голове обозначились знакомые глаза-дыры, Макс бросился бежать.

– Старик, ты неважно выглядишь, – сказал Мирон ему с порога. – За тобой гнались все привидения Лычаковского кладбища?

«Все-то ты видишь», – с мимолетным раздражением подумал Макс.

Выйдя из дому, – точнее, выбежав, чтобы вновь не столкнуться с Бледным незнакомцем, – он сел на автобус, что ехал по прямому маршруту к обители Мирона и оставлял лишь две-три минуты пройти пешком к его дому. Мирон здорово преувеличивал, сказав, что не хочет переться «в такую даль». Автобус, к удовлетворению Макса, подъехал вскоре, не заставив себя долго ждать на остановке. Народу внутри него, не смотря на довольно таки позднее время, оказалось порядочно, и Макс был вынужден стоять.

Через пару остановок, он скоропоспешно решил, что поездка к Мирону обойдется без приключений. Внезапно вечерний городской ландшафт за окнами автобуса исчез, уступив место бескрайним зеленым прериям, на которых паслись удивительные животные (среди них Макс узнал лишь мастодонтов); затем возникло океаническое дно, с зарослями огромных причудливых растений, фосфоресцировавших в свете, падавшем через окна салона; потом он увидел безжизненную сушу, озаряемую лишь багровыми сполохами вулканов, что громоздились вдали на самом горизонте, как глотки огнедышащих чудовищ, восставших из далеких глубин земли; снова океан – на этот раз с побережья, сплошь укрытого огромными искрящимися камнями, словно от хрустального кубка, что выпал случайно из рук Бога; и опять неведомых животных, – еще более странных и не похожих ни на тех, которых он видел раньше, ни на динозавров,– застывших у кромки диковинного серебристо-изумрудного леса; все это вдруг сменилось потоками расплавленной тверди и хаотичными завихрениями неведомых эманаций… а вскоре яркими точками звезд, подвешенных в космической черноте. И наконец – за окнами автобуса воцарилась пустота…

Не пустое пространство, не абсолютная темнота – пустота, на которую глаза Макса не могли смотреть, а его разум отказывался понимать.

Он отвернулся от окна и посмотрел на других пассажиров. Все, кроме него, продолжали созерцать то, что было за пределами автобуса, – вернее, то, чего там вообще не было, и в тоже время… Он заставил себя прекратить думать об этом, чувствуя, что иначе у него расплавятся мозги.

Через некоторое время пассажиры начали отворачиваться, но никто не произнес ни слова. Автобус продолжал урчать мотором, подскакивать на ухабах дороги, по которой катили его колеса, там внизу – в неведомом где-то.

Глаза пассажиров были затянуты бельмами. Макс решил, что их, вероятно, так наказала пустота за длительное созерцание. Странная, нелепая мысль, – однако она пришла к нему легко и естественно, словно с неких недавних пор он научился думать иначе.

Все больше и больше людей отворачивалось от окон. Они слепо шарили вокруг, как жители Содома, что приходили к Лоту домогаться его гостей и были лишены зрения ангелами. Они молча наталкивались друг на друга, падали, вставали… Но вскоре Макс заметил, что вокруг него будто сжимается кольцо. Людей с затянутыми бельмами глазами, казалось, что-то притягивает к нему, – словно он был языческим идолом, в котором они искали свое исцеление. Все чаще их руки прикасались к его одежде, лицу, все плотнее становилась медленно окружающая его толпа; некоторые даже поднимались с мест, чтобы приблизиться. Максу казалось, что он улавливает их шепот, далекий и скорбный, будто долетающий из параллельного измерения, вечно лишенного света.

Они не причиняли ему боли, и от них не исходило угрозы, – по крайней мере, в той же степени, что от Бледного незнакомца, – но это было чертовски тошнотворным ощущением. Однако Макс изо всех сил пытался сохранить спокойствие, понимая, что в действительности его окружают десятки человек, которых он интересует не больше, чем миграция улиток из Африки в Азию, и чье внимание ему совершенно не хотелось привлекать.

Он сделал усилие, чтобы прогнать сгустившуюся вокруг него иллюзию, но это удалось, только когда он вспомнил, что может пропустить свою остановку. И очень вовремя, – Макс выскочил из автобуса за миг до того, как двери сомкнулись.

– Какие-нибудь проблемы, старик? – спросил Мирон. Он был на четыре года старше Макса, но никогда не давал ему повода это почувствовать.

«Сказать? – думал Макс. – Можно, но позже».

– Нет, ничего особенного.

Тотальная неопределенность