Виталий Вавикин - Две жизни для одной мечты

Микела попрощалась с Дуганом, отказалась от ужина, провела перед мольбертом почти всю ночь, но так и не смогла даже близко подобраться к желаемой цели. Все плоское, невзрачное. Сейчас, прежде, всегда. Каждая картина – не более чем бездушный пейзаж. Никаких чувств. А нужен взрыв, жизнь, откровение.

«Дневник старика! – пришла в голову очередная безумная мысль. – Перекресток, демон…»

Микела задумалась, окинула взглядом незаконченную картину. Скольких людей смогут спасти ее рисунки? Ведь кроме Дугана есть и другие, кому нужна помощь. Микела с трудом смогла заснуть.

– Мне нужен дневник старика, – сказала она утром Дугану. Он пообещал, что привезет его на следующий день. – Сегодня! – потребовала Микела.

Они поругались. Дуган ушел. Его слова звучали где-то далеко, словно эхо в горах, и Микела с трудом могла разобрать их. До позднего вечера она находилась в доме Пирса, пытаясь закончить ремонт. Без обеда. Без отдыха. Сумерки спустились на город. Микела вернулась к себе, выпила пару бутылок пива, ожидая полуночи. Дорога к озеру Хипл заняла почти час.

«Даже если это безумие, то все равно, лучше так, чем бездействие», – решила Микела.

Ночь спрятала старый перекресток от глаз. Микела остановилась, замерла. Тучи на небе расступились, обнажив толстеющий полумесяц. Серебристый свет разогнал полумрак.

– Я сделаю это, – решительно сказала себе Микела. – Я смогу.

Она достала из кармана складной нож, расковыряла землю в центре перекрестка, бросила в нее прядь своих волос.

«Что еще? – подумала она, вспоминая рассказ Дугана. – Кровь? Слезы? Что я должна делать теперь? Ждать?» Микела огляделась по сторонам. Тучи снова скрыли месяц. Темнота скрыла перекресток. «Сейчас начнется», – подумала Микела, задержала дыхание. Легкие вспыхнули огнем, но демон не появился. «Может, я просто сделала что-то не так?» – пришла в голову мысль. Толстеющий месяц снова вынырнул из-за туч, снова скрылся. Микела закурила.

– Чем я хуже Дугана? – тихо спросила она ночь. – Чем я хуже Дугана? – спросила она фотографию светловолосой женщины, вернувшись в дом старика Пирса. – И чем я хуже самого Пирса? – она выждала пару минут, ожидая ответа.

Тишина наваливалась на плечи, давила. Пахло краской, недавно поклеенными обоями. Лампа под потолком моргнула несколько раз, вспыхнула слишком ярко, потухла. В темноте были видны лишь незашторенные окна, за которыми начинался рассвет, да белые волосы женщины на фотографии.

– Я спятила, да? – спросила Микела. – Окончательно свихнулась?

На мгновение ей показалось, что все это сон. Все последние дни – сон. Дворовая распродажа, картина, Дуган Белфорд, дневник Пирса, газета, поездка к дамбе… Голова закружилась. Микела закрыла глаза, надеясь, что сейчас проснется и поймет, что ничего этого не было. Она будет лежать в своей кровати, вокруг будет прежний мир, а в голове прежние мысли. Микела замерла, прислушалась – тишина; открыла правый глаз – гостиная старика Пирса; выругалась, спешно вышла на улицу.

Раннее утро. Дорога пустынна. Сигареты кончились. Стук каблуков по асфальту. Входная дверь. Звон ключей. Кухня. Новая пачка. Синий дым. Микела бросила мимолетный взгляд в сторону мастерской.

«Нет. Не сегодня. Не сейчас. Шло бы все к черту!»

Она хотела сесть на диван, докурить, уснуть, но вместо этого прошла в мастерскую, включила свет. Мольберт. Серый холст. Дамба. Закат. Картины вдоль стен. Мысли в голове: «Все это бесполезно, не нужно. Никому. Никогда».

Микела собрала все картины, что у нее были, вынесла на задний двор и подожгла. Языки пламени ожили, окрепли, потянулись к небу, будя соседей.

Спустя четверть часа приехали пожарные. Микела извинилась перед ними, затем перед соседями. Щеки горели так сильно, что ей еще долго казалось, будто бы она стоит возле устроенного костра. Картины горят, шипят, корчатся. Мастерская умерла. Весь дом умер. Микела расплакалась. Пустота заполнила мир. Надежды сгорели. Мечты сгорели. И ничего нового. Ничего взамен.

Микела выпила стакан бурбона, успокоилась, глянула в окно на оставшееся от сожженных картин пепелище и снова расплакалась.

«Я нарисую еще! Нарисую больше!» – попыталась она успокоить себя, вспомнила ожившую картину, которую видела во сне, и поняла, что не сможет уже никогда вернуться к тому, что делала прежде. Все изменилось. В ней. В ее голове. В ее восприятии мира.

«Ни одной достойной картины! Ни одной подобающей мысли. Все плоское, поверхностное».

Перед глазами снова поплыли картинки из прошлого: Дуган в мастерской, мольберт, холст. Теперь уже все это в прошлом. Даже сама Микела в прошлом. Та Микела, которая тогда стояла рядом с Дуганом и не понимала, почему он не видит умиротворения и покоя в ее картинах… Теперь новая Микела понимала почему. «Не видит, потому что ничего этого в картинах нет. В моих старых картинах. Ни глубины, ни умиротворения, ни покоя, ни безмятежности. Они не возбуждают, не живут, не очаровывают. Никчемные, тупые пейзажи!»

Микеле захотелось сжечь не только картины, но и мастерскую, дом, весь город, а затем бежать так далеко, как только можно, пока вокруг не появится что-то новое, живое, свежее, с запахом надежды и шелестом желания. Но что будет потом? Снова никчемные пейзажи?

«Нет, если что-то и жечь следом за картинами, то саму себя», – мысль напугала и успокоила Микелу. Мысль, от которой пахло горелой плотью и болью.

Микела выпила еще стакан бурбона.

«Насколько сильно алкоголь сможет притупить боль? А если не сможет?»

В ушах зазвенели свои крики. Микела закурила, подставила ладонь под желтый язычок зажигалки. Пламя облизало кожу. Секунда, вторая. Боль полоснула сознание, вцепилась в самый мозг. Микела замахала рукой, прогоняя боль. Ожога не было, лишь небольшое красное пятно.

«Нет. Гореть, наверное, очень больно», – решила Микела, бросила короткий взгляд в сторону своей мертвой мастерской, в которой никогда больше не будет жизни. Да и не было никогда. Все – обман, вымысел, желание верить, надежда, но не истина. Словно пианино без музыканта. Можно смотреть на него сколько угодно и ждать от него музыки, но оно будет молчать, пока кто-то не сыграет на нем. «Так и мои картины. Всего лишь пианино без пианиста. Сцена без актеров».

Микела затушила сигарету, закурила новую. Алкоголь отказывался пьянить. Утро скреблось в окна. Гудели машины. Просыпалась жизнь.

«Закрыть жалюзи! Закрыть двери! Катиться в ад, оставляя мир! Катиться в бездну!»

Микела закрыла глаза.

«Кажется, Дуган говорил, что у него есть пистолет?»

Она попыталась вспомнить Дугана, когда он был ребенком. Дугана не в комнате отца, а в школе. Ведь они были почти одногодками. Проходили где-то рядом, может быть, сталкивались, ругались. Но вместо Дугана Микела вспомнила женщину с фотографии на пузатом телевизоре в доме Пирса. Женщину с картины. Женщину, которая была так же реальна, как и соседи, вызвавшие сегодня пожарных.