Андрей Звонков - Любовью спасены будете...

Вилечка удивленно подняла бровки:

– А почему в бяку?

Носов покрутил пальцами, формулируя мысль:

– Вот смотри, она первая вошла в квартиру, не пригласила свидетеля, хотя бы того деда, что сидел в подъезде. Потом, например, приедут родители этой Лены, – Виктор кивнул на девочку на носилках, – и чего-нибудь недосчитаются, ну, скажем, какой-нибудь бижутерии или денег. Кого будут первым дергать? Женьку. – Он перегнулся назад и, отдернув занавесочку на заднем стекле, поглядел на машину Соболевой, идущую сзади. – Вот такая бяка! Ясно?

Вилечка покачала головой и сказала:

– Так что же, то, что она спешила оказать помощь, ничего не значит? Ведь если бы она побежала за дедом, время ушло бы. Разве не так? Мало ли что могло бы за это время произойти!

– Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, – грустно усмехнувшись, произнес Носов. – Минутой больше, минутой меньше ничего не изменит. Да, кстати, к тому же она не догадалась сбегать за помощью и позвать деда или водителя, а стала звонить на подстанцию. Сколько мы ехали?

Вилена пожала плечами:

– Ну, минут семь – десять.

– Вот. А если бы она была не одна, то вытащила бы этих суицидих на десять минут раньше и помощь соответственно оказала бы раньше. Я прав?

Вилечка согласно кивнула:

– Прав, конечно. – А помолчав, добавила: – Но как ты ее почувствовал?

Носов не понял.

– Кого?

– Женьку. Ты ж тогда пошел в диспетчерскую, помнишь?

– Сам не пойму.

– Это ж мне полагается, у меня мама такая чувствительная, а вдруг ты…

Носов засмеялся, перегнулся через кресло и, притянув к себе Вилечку за отвороты шинельки, поцеловал.

– Наверное, заразился от тебя и от твоей мамы…

На подстанцию они вернулись точно к одиннадцати и попали в атмосферу невероятного галдежа и возбуждения.

Носов скинул оборудование возле материальной комнаты и обернулся к пробегающему Боре Котову:

– Что случилось?

– В Конькове АТС горит! Вот ребятам повезло, до утра вызовов не будет! – Боря имел в виду тамошнюю подстанцию.

Носов пожал плечами:

– Да уж. А что у нас?

Боря попрыгал на месте.

– Столы ломятся на втором этаже! Извини, мне надо! – И улетел в направлении туалета.

Виктор закинул оборудование на стеллаж, расписался в журналах и пошел наверх.

Морозов был еще на вызове и только что отзвонился. Сразу получил команду возвращаться. Вызовы капали медленно по одному, чем ближе к двенадцати, тем их становилось меньше.

Без пятнадцати двенадцать хлопнула входная дверь, и голос Морозова проорал:

– Эй! Помогите мне!

Выскочившие на крик диспетчеры увидели, что Володя сгибается под тяжестью неимоверного количества полиэтиленовых пакетов, из которых торчали горлышки водочных и шампанских бутылок, куриные ноги, просвечивали оранжевые мандарины и нежно-желтые яблоки гольден. Что еще было в пакетах? Неизвестно, но запах истекал не менее мощный, чем со второго этажа.

– Откуда? – хором спросили диспетчеры.

– На вызове подарили, – ответил Морозов. На диспетчерских лицах отразилось недоверие. – Я серьезно, – подтвердил Володя. – Ну, возьмите сумки-то!

– Но как? – Недоумению не было предела.

– Да сам удивляюсь. – Морозов, разминая натертые тонкими ручками пальцы, рассказал: – Они там ждали гостей, хозяева харчей наготовили, а хозяин выходил с собакой и поскользнулся, да головой о скамейку. В общем, мне его пришлось увезти в нейрохирургию. Праздник у них накрылся. Хозяйка тоже уехала с ним, гости разбежались. А мне отдали все со стола. Так и ехали.

– И бутылки тоже отдали? – недоверчиво спросили диспетчеры.

– Естественно! А на фига нам столько закуски, если пить нечего? Ну, беленькую я домой заберу, а шампанское на стол. Это святое. Ребята собрались?

– Все наверху. Торопись.

Диспетчеры ушли к себе с несколькими сумками.

– Ты не против?

– Да ради бога! – крикнул на бегу Морозов. – А вы подниметесь?

– К двенадцати придем!

Две трети подстанции собрались за столом. Шумели, звенели, хлопали пробками, пенилось и шипело разливаемое по кружкам и чашкам шампанское. Покрывая рокот, поднял голос старший врач:

– Друзья, прошу тишины!

Все замолчали.

– До Нового года осталось десять минут. Давайте проводим старый! Коллеги, врачи и фельдшеры, водители, я буду краток. Год прошел, и нельзя сказать, что был он плох. Но пусть новый будет лучше! – Старший протянул чашку к середине стола. Зазвенели, застучали, чокаясь, кружки и стаканы. У приглушенного телевизора прибавили громкость. С последним ударом курантов к столу подошла диспетчер с пачкой вызовов в руках.

– С Новым годом! – И стала раздавать карточки. За столом расхохотались. Кто-то возмущенно сказал:

– Ну ничего себе? В двенадцать ночи боли в животе! Дня не хватило, чтобы вызвать?!

За столом заметно поредело. Носовская бригада стояла по списку последней, и ее вызов миновал. Костин, дождавшийся резерва, входил в холл с гитарой в руках. Он только что приехал с вызова. Увидев его, новогодний «Огонек», начинавшийся в телевизоре, умолк. Для тех, кто остался за столом, начинался концерт. Сашка пел. Он знал невероятное количество песен. Он пел Дольского, Окуджаву, Егорова, Никитина, Городницкого, Визбора и еще бог знает кого, каких-то неизвестных каэспэшных авторов. «Колокольчик все звучал, переливом трогая…» Он не делал только одного: он не пел на заказ. Все знали: стоило только кому-нибудь попросить его спеть что-нибудь, Сашка пел прошеное и умолкал. Больше ему петь не хотелось. Время от времени он прополаскивал горло глотком шампанского. Прошло два часа, и народ вновь накопился на подстанции, а очередь носовской бригады переместилась на первое место. Носов, под мышкой которого примостилась Вилечка, протянул руку к уставшему Костину.

– Отдохни, Саня. Дай-ка мне.

Костин протянул ему гитару. Виктор чуть отодвинулся от Вилечки, поелозил ногами, устраивая гитару на коленке.

– Это «Воскресенье», – сказал он. И начал: – «Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант…» – Голос Виктора то поднимался, то опускался до речитатива. – «Подойди скорей поближе, чтобы лучше слышать, если ты еще не слишком пьян…»

Вилечка отодвинулась и удивленно смотрела на Носова, она первый раз слышала, как он поет.

– «О несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви…»

За столом прекратили жевать, диспетчер с карточкой замерла у стола, «…все в этой музыке, ты только улови…» – Он замолчал, перебирая струны, и начал следующий куплет. Все молчали, затаив дыхание, а Носов пел:

– «И ушел, забыв немой футляр, словно был старик сегодня пьян, а мелодия осталась ветерком в листве… еле уловима. О несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви».