Артем Тихомиров - Приход ночи

Я представила себе, что моя голова находится в зажиме, а тело пришпилено к стулу, и стала выть сквозь зубы. Скотч держал челюсти, удерживал рот, обрезками на щеках и залеплял глазные впадины, захватывая волоски на бровях. Поэтому передо мной была темнота.

Тут я вспомнила слова бомжа о том, что я потеряю глаза, испытаю много боли и буду бояться. Меня всю заколотило. Потекло между ног, зажурчало на полу под стулом. Моча. Горячая. Я ее почувствовала внутренней стороной бедер. Мой ужас, кажется, не знал границ.

Я сделала открытие. Сиденье имело отверстие, поэтому моча сразу полилась на пол.

Кто-то все предусмотрел. Дал мне возможность справлять нужду не отлучаясь.

Я потеряла сознание.

Потом я спала, не знаю, как долго. Пробуждение было точно пощечина.

Ныла шея, ныли плечи, ягодицы одеревенели. Так хотелось потянуться лежа в собственной постели, глядя на световые пятна на потолке воскресным утром!

Быть под теплым одеялом, думать о том, какой впереди хороший день. Лучше всего летний день, пахнущий листвой и прелой землей после небольшого дождя.

Ничего этого нет и, возможно, не будет никогда. Меня похитили, поместили в какое-то холодное помещение, раздев догола. Вероятно, изнасиловали перед этим. Я чувствовала, что недавно занималась сексом, но как могла определить, что похититель не воспользовался моим беспомощным бессознательным состоянием? Если речь идет только о Леше, это нормально… и еще это значит, что с вечера понедельника прошло совсем немного времени.

Нет, все не нормально!

Что было после того, как я приехала на его машине к дому? Я напрягала память, так и эдак пробуя докопаться до истины. Я отправилась в сторону подъезда, обходя опасные скользкие участки асфальта. Один такой, замерзшую лужу, я обогнула неподалеку от бетонного крыльца. Помню. Я мысленно видела себя, что иду, расставив руки для равновесия. В одно — сумка, другая пустая.

Мне хорошо, потому как я выпившая и довольная тем, что удалила долгий телесный голод. Тогда еще я вообразила себе, как поскальзываюсь на льду и брякаюсь вверх ногами… Дальше этого воспоминания был провал, но у самого края провала я заметила ощущение от прикосновения чьей-то руки к шее, сжатие, вспышку неосознанного страха и попытку закричать. Закричи я, Леша прибежал бы на помощь — он не успел в ту секунду отъехать от дома. Но я не закричала.

Мне ко рту приставили салфетку или платок, или марлю, пропитанную пахучими веществом. Эфир или хлороформ. Он меня и вырубил почти мгновенно, лишив воли и сознания. Быстрый и надежный способ справиться с человеком, с женщиной, — погрузить его в наркоз. Ко рту подскочила тошнота, желудок скукожился и заныл, потрясенный этой очевидной мыслью. Такая же акция была и у организма в целом. Меня усыпили, говорила я себе. Меня усыпили! Мои губы двигались в такт мыслям, и если похититель видел меня в этот миг, то, наверное, считал, что я тронулась. «Меня усыпили, потом отнесли куда-то.

Нет, не куда-то, а в багажник машины, и отвезли неизвестно в какое место».

Это я произнесла не только про себя, но и двигая, насколько это возможно, ртом. Я нашла, что могу шевелить губами только вверх и вниз. Похититель не заклеил мне рот, не использовал кляп. Так он намекал, что меня никто не услышит, хоть заорись. Кричи, пока не выплюнешь легкие.

Я снова стала реветь, всхлипывая и желая захлебнуться в слезах и соплях. Мне было холодно. Откуда-то сзади тянуло ветром, кожа покрывалась мурашками при каждом новом дуновении. Я дрожала и уже не чувствовала ни пальцев на ногах, ни груди. Пальцы рук двигались свободно, но эта свобода не сулила дивидендов. Я не могла никак повернуть их, чтобы даже просто нащупать край скотча, держащего предплечье на подлокотнике. Липкая лента крепко держала мой живот, обхватывая снаружи боковые стойки стула.

Ни единой возможности выбраться.

Снова сон и снова пробуждение. По моим плечам, шее и груди тек пот.

Сквозняк быстро осушал его, и я чувствовала холод. Сглотнула. Во рту сухо.

Сердце тяжело бьется.

Боль повсюду.

Мне понадобилось помочиться — и я сделала это, не видя иного выхода.

Получилось совсем немного, но мочевой пузырь заныл. Так можно простудиться.

Скорее всего, я уже подхватила цистит или что-то в этом роде. Скоро дадут о себе знать почки, затем желудок или еще что-нибудь.

Наверное, мне придется и кишечник опорожнять подобным образом.

Я думала об этом со стыдом, обидой и ненавистью к человеку, который заставляет меня так унижаться.

Может быть, тут и весь смысл: унизить меня — раздев, лишив движения, заставив испражняться, словно я животное.

Что потом? Нет, не нужно думать о «потом».

Я ничего не хотела знать о будущем, кроме единственного: когда же меня убьют, сделают то, ради чего похитили.

Интересный вопрос, надо заметить. Ради чего меня похитили?

Самое жуткое — неизвестность, полное отсутствие зацепок, которые могли бы как-то прояснить обстановку.

Итак, Леша отпустил меня, потому что я настаивала. Почему-то мне не хотелось, чтобы он провожал меня до подъезда и тем более до квартиры.

Упрямая идиотка! В глубине души я считала, что еще не время для подобных шагов. Я затеяла дурацкую игру, будто мы с ним только-только познакомились и начинаем с чистого листа. Дура! Кто бы на меня ни охотился, он не стал бы ничего предпринимать при Леше. Значит, я сама виновата. Не дай я похитителю такого шанса…

Я открыла глаза и снова уставилась на участок темноты перед собой.

Надо заставлять мысль работать, пока страх окончательно не овладел мной и не превратил в безмозглую живую куклу.

Верно — кто-то обращался со мной, словно я кукла. Интересная, однако, мысль. Меня усадили на стул, зафиксировали, чтобы не упала и меня никто не украл. С недавнего времени я чья-то собственность.

Любопытно, что находится прямо передо мной? Может быть, пластмассовый стол с кукольным сервизом: чашки, блюдца, ложечки, чайник? У меня в детстве был такой, розово-красный, я его очень любила и всячески берегла; редко давала даже близкой подружке-однокласснице трогать эту милую маленькую посуду. Со временем, конечно, предметы терялись, исчезали без следа, как это часто происходит с игрушками, и каждый раз я горько плакала. Каждый раз пропавшая чашечка или ложечка ассоциировались у меня с проходящими годами, с тем, как безвозвратно стареет мама, как ее лицо покрывается морщинками, становится все более уставшим, смирившимся.

Я заплакала снова. На этот раз из-за воспоминаний. Мне было тринадцать лет, когда мама отдала кукольный набор маленькой соседской девочке, вернее, то, что от него осталось: две тарелочки, две чашки и три ложечки. Это подействовало на меня словно самое страшное оскорбление, повергло меня в шок. Было очень больно — в тринадцать лет еще плохо справляешься со своими эмоциями. Я ревела тогда всю ночь, но ничего маме не сказала. Я была уверена, что детство кончилось. И почти не ошиблась.