Дин Кунц - Что знает ночь?

Он глубоко вдохнул, наслаждаясь ароматами лука, чеснока, хорошо приготовленной говядины.

— Ах, жаркое…

Имоджин отложила черпак и чуть сдвинула крышку с котелка с мясом.

— У вас нюх охотничьей собаки, мистер Ка. Неудивительно, что вы так часто находите преступников.

В молодости Имоджин наверняка звали Дюймовочкой. Черты лица до сих пор оставались утонченными, а кожа чистой, будто утренний свет. Но, несмотря на миниатюрность, хрупкой она не была — ни теперь, ни прежде — ни телом, ни душой. Относилась к тем, кто мог взвалить на себя ношу Атланта, если тот не мог нести ее дальше.

— Но я не чувствую даже намека на поленту.[6]

— Да разве можно унюхать поленту, если жаркое дает такой сильный запах. Полента, разумеется, есть. Мы не подаем жаркое без поленты.

Джон еще раз глубоко вдохнул.

— Picelli alle noci, — так называлось итальянское блюдо из горошка, моркови и половинок грецкого ореха.

Имоджин повернулась к мужу.

— Нос у него даже лучше, чем у тебя, Уолли.

— Разумеется, лучше, — согласился Уолтер, посыпая салаты тертым пармезаном. — После стольких лет готовки во флоте нюансы я уже не различаю. Раз уж заговорили о запахах. Пожалуйста, сэр, не открывайте дверь в прачечную. Там ужасно воняет. Я обнаружил это лишь десять минут тому назад. Утром разберусь с этим.

— А что не так? — спросил Джон.

— Точно не знаю. Но думаю, какое-то больное мелкое животное заползло в выхлопную трубу сушилки и встретилось со своей судьбой у дальнего торца очистного фильтра.

— Уолли, — в голосе Имоджин слышалось недовольство, — человек собирается пообедать.

— Извините, мистер Ка.

— Никаких проблем. Ничто не испортит мне аппетит, если я знаю, что на обед у нас жаркое.

— Остается только удивляться, сколь внезапно появился этот запах. Только что в прачечной хорошо пахло, а минутой позже завоняло.

11

Джон сидел во главе обеденного стола, Николетта по правую руку, Минни по левую, на подушке. Наоми устроилась рядом с младшей сестрой, Захари — напротив Наоми.

Впервые вид всей семьи, собравшейся за одним столом, не порадовал Джона — у него защемило в груди, а желудок затрепыхался. Ему показалось, что столовая слишком уж ярко освещена, хотя горели те же лампы, что и всегда, а любое окно — идеальный наблюдательный пункт для чьих-то недобрых глаз. Столовые приборы из нержавеющей стали обрели мрачный блеск хирургических инструментов. Его стеклянный стакан для вина мог разлететься на сотни зазубренных осколков.

На мгновение эти странные ощущения едва не дезориентировали его, но он тут же понял, в чем причина. Собравшись вместе, они превратились в компактную цель, более уязвимую для быстрого уничтожения. И хотя Джон не располагал ни единым доказательством того, что какой-то враг пошел на него войной, он уже рассуждал как человек, вступивший в бой.

Такая чрезмерная подозрительность раздражала его, и, что более важно, он понимал, ее необходимо взять под контроль, иначе она может привести к неверной оценке ситуации, а потому и к неправильному решению. Если позволить воображению покрывать все и вся налетом зла, он мог не различить настоящее зло. А кроме того, если слишком часто рисовать дьявола на стенах, можно не сомневаться, что дьявол появится на ступенях и ты услышишь его приближающиеся шаги.

Когда Джон позволял детям радовать его, их стараниями все дурные предчувствия быстро забывались.

После молитвы, за салатами разговор пошел об умнейшей, великолепной, ни с кем не сравнимой, на текущий момент той-кем-я-хочу-стать-когда-вырасту Луизе Мэй Олкотт,[7] навечно оставшейся в истории благодаря «Маленьким женщинам», книге, которую Наоми закончила читать буквально перед самым обедом. Она хотела стать Луизой Мэй Олкотт, и она хотела стать Джо, юной писательницей этой истории, но, разумеется, прежде всего хотела сохранить собственную индивидуальность, вобрав в себя все лучшие качества Олкотт-Джо, писать и жить в уникальном стиле Наоми.

Судьба, похоже, предопределила, что Наоми, когда вырастет, появится на Бродвее в главной роли очередной постановки «Питера Пэна».[8] В ней невероятным образом уживались озорник, постоянно жаждущий новых приключений, и томная девушка, которая повсюду видела романтику и магию. Она хотела знать все и о крученой подаче в бейсболе, и об искусстве составления букетов, она верила и в Правду, и в фею Динь-Динь. Она бежала пританцовывая, прогоняла песней грусть, вместо того чтобы поддаться ей, с жаром набрасывалась на все новое, ни на мгновение не утрачивая любопытства.

— «Маленькие женщины», похоже, чудовищное занудство, — заметил Зах, когда Уолтер уносил тарелки из-под салата. — Почему бы тебе не сходить с ума по вампирским романам, как это делают все нынешние шестиклассницы? Тогда у нас нашлась бы достойная тема для разговора за столом.

— Не вижу в живых мертвяках ничего привлекательного, — ответила Наоми. — Когда я вырасту, у меня появится бойфренд, я не хочу, чтобы он пил мою кровь. Только представь себе, как плохо будет пахнуть у него изо рта, не говоря уже про жуткие зубы. Все эти девочки, которые вздыхают по вампирам, в действительности хотят отдать свою свободу, хотят, чтобы их контролировали, чтобы им говорили, что делать, а потому они могли ни о чем не думать… и, разумеется, хотят бессмертия. Это же чистый бред. Я не хочу быть вечно юным живым трупом, я хочу стать Луизой Мэй Олкотт.

— Это так глупо, два имени и фамилия, — вставила Минни.

— У нас всех два имени и фамилии, — указала Наоми. — Ты — Минни Юджина Кальвино.

— Но никто не называет меня всеми тремя, а вы, наверное, уже тысячу раз повторили «Луиза Мэй Олкотт, Луиза Мэй Олкотт». Это глупо.

— Знаменитостей всегда так называют, — напомнил Зах. — Марк Дэвид Чэпмен и Ли Харви Освальд. Есть еще много других, но сразу я вспомнить их не могу.

— Очень хорошо, — вмешалась его мать. — Становится как-то не по себе, если твой тринадцатилетний сын одержим знаменитыми убийцами.

— Если Зах чем-то и одержим, так это морскими пехотинцами, — возразила Наоми. — У него восемьдесят шесть книг о них.

— У меня только тридцать одна книга о них, — запротестовал Зах, — и я не одержим морпехами. Мне просто нравится военная история. Очень много людей, которые интересуются военной историей.

— Расслабься, — отмахнулась Наоми. — Я же не намекаю, что твой интерес к морпехам говорит о твоем гомосексуализме. В конце концов, Лаурой Леей Хайсмит ты одержим больше, чем морпехами.

— Два имени и фамилия, — констатировала Минни.