Дмитрий Скирюк - Блюз чёрной собаки

Мы выпили не чокаясь. Терпкая черёмуховая сладость проскользнула в горло, растеклась по желудку, и я почувствовал, что дневной кофе мне мало помог: я здорово проголодался. «Боровинка» сильно отдавала химией. Я запихал в рот бутерброд и потянулся за чаем.

— Ну, это… Что ты хотел сп-просить?

Я медленно жевал, собираясь с мыслями.

— Игнат учился у тебя? — спросил я.

— Б-было дело, — помрачнел Аркадий.

— Он способный был?

Сито глотнул из стакана, поскрёб в голове и уставился в стену, мимо меня.

— Схватывал б-быстро, — признал он. — Правда, потом тормозил: б-беглости не хватало. Но это м-мелочи, скорость — не главное. С душой играл — это важнее. Т-только всё равно не катило.

— Почему? — Я посмотрел на Тануку и осторожно кинул пробный шар: — Мне сказали, он искал звук.

— Звук? Не знаю. Саунд, м-может быть? Он блюз любил. А чуваки г-готику играли.

— Ну и что?

— П-послушай, — Сито заглянул мне в глаза, — ты хоть немного в музыке рубишь?

— Ну, сколько-то, — осторожно сказал я. — А что?

Не говоря ни слова, Ситников поставил стакан, встал, принёс футляр, утвердил его на полу и щёлкнул замками. Извлёк блестящую вишнёвым лаком гитару и протянул мне:

— Сыграй.

— Что сыграть?

— Что хочешь играй. П-покажи, что умеешь.

Я осторожно принял инструмент. Тронул струны. Даже по виду гитара была очень дорогая, какой-то известной фирмы. Классическая шестиструнка, полуакустика. Звучала она великолепно, хотя, на мой взгляд, несколько глуховато. Я похрустел пальцами, взял для пробы несколько аккордов, поиграл арпеджио. Хвастать мне особенно нечем. Я сыграл вступление и первый куплет из «Музыканта» Никольского, потом перешёл на Митяева, а под конец выдал импровизацию на тему «Дыма над водой», на полминуты, очень быструю. Честно говоря, я гордился, что могу чисто, без помарок сыграть эту вещь. Сито слушал, подперев голову рукой и задумчиво полуприкрыв глаза. Казалось, он где-то далеко.

— Ну, что ж, — сказал он, когда я закончил. — П-пальцы бегают, слух есть… Т-техники, конечно, не хватает, но… учиться можешь. Д-должен понимать. Где учился?

— У друзей, — признался я. — Вообще-то, я врач. У меня была травма. — Я показал рубец на правой. — На восстановиловке хирург велел разрабатывать пальцы, приятель посоветовал играть на гитаре. Ну, я попробовал и почувствовал, что пальцы стали гибче, ловчее… вот и не бросаю.

— Т-ты хирург?

— Терапевт.

— Инт-тересно… Дай-ка мне. И послушай.

Он взял гитару, пристроил её между колен почти вертикально, грифом вверх, как делают музыканты с классическим образованием, положил руки на струны и выдал лёгкий пассаж, зацикленный сам на себя. Мелодия ходила по кругу. Не переставая играть, музыкант посмотрел на меня.

— Что я играю?

— Что-то из классики, — неуверенно предположил я.

— П-правильно. А сейчас?

Пальцы его двигались в прежнем темпе, мелодия осталась та же, но звучание неуловимо изменилось, совсем чуть-чуть — сменились какие-то оттенки, может, Сито просто перешёл в другую тональность, я в этом не разбираюсь, только звук стал другим — растянутым, плывущим, мягким. Если раньше мелодия была отчётливо холодной и бесчувственной, то сейчас будто солнце выглянуло из-за туч. Ошибиться было невозможно.

— Блюз, — определил я. — Это блюз.

Почему-то, разговаривая с ним, тоже хотелось начать заикаться.

— Верно. — Сито отложил гитару, взял бутылку и разлил по второй. — А тема-то та же. Это и называется саунд. Общая к-картина звука.

— Это её искал Игнат?

— Н-не обязательно эту, — уклончиво ответил он. — Говорю ж тебе: те парни г-готику играли. А она от симфонизма. Европейская традиция. К-классика в основе. Блюзу там не место. А у Сороки был талант нэ-а… находить границу. В-вот назови мне хоть одну г-готическую группу, которая играет блюз? Назови!

— «Пикник», — подумав, уверенно предложил я.

— Ну, это ещё как сказать. А ещё?

— Ник Кэйв.

Я сказал и понял: десятка! Яблочко! Ник Кэйв, несомненно, проходил по ведомству готики, но основой его стиля всегда были дельта-блюз, криминальное кантри и госпел.

Сито надолго задумался, потом тряхнул головой.

— Ну… всё равно, — продолжал упорствовать он, хотя чувствовалось, что мне удалось пробить брешь в его рассуждениях. — Это ед-диничные примеры, можно их не считать. А Сорока… Т-ты ведь слышал их? Ведь дрянь команда! Одна долбёжка и много д-дешёвого понта. Только морды к-красить мастера. Но… — Он прищёлкнул пальцами. — Что-то в них б-было. Никто этого не понимал, а у них фишка была: пацаны клепали к-каркас: классику, индастриэл, немного хэви, а п-потом, поверх всего, Игнат накладывал живой блюз. От этого пёрло, понимаешь? Группа играла попсу. А Игнат — не попсу. Вот увидишь: без него они ничего не будут стоить. Он был как бог. Душу в них вд-дыхал. Я задумался. Вечный спор насчёт «попса — не попса» меня, если честно, всегда раздражает. Что характерно — у каждого свои критерии этой самой «попсы».

— Не понимаю, — признался я. — То есть готика — это попса, а блюз — нет?

— Да нет же! — Сито завертел руками. — Блин, как тебе объяснить… П-песня может быть хорошей или плохой, это б-без разницы — попса или не попса. Но песню можно просто собрать на заказ. У музыки свои законы, если их знаешь, сочинить песню — п-плёвое дело. П-приходит какая-нибудь Маша Распутина и говорит: хэ-ачу песню про Г-гималаи… Автор ей: о'кей, но проблем, через неделю п-приходи. Садится за рояль и лепит песенку конкретно под неё. Но бывает, когда песня сама идёт, рождается в-вот здесь. — Он постучал себя по груди. — И тогда это — не попса. Даже если по всем другим п-признакам она попса. П-понял?

Я ни хрена не понял, но для виду кивнул.

— Так что же, все эти неврозы, дёргания — от поисков саунда? Может, он и в реку сиганул от этого?

— Н-не смейся, чувак, — серьёзно сказал Сито, глядя мне в глаза. — На этом многие с ума сходили. Д-держи. П-пей.

Он протянул мне стакан.

Ну не бред ли? У моей подруги брат погиб, а мы сидим и треплемся о природе поп-музыки! В своём советском детстве одно время я думал, что термином «поп-музыка» называют церковные песнопения. Ладно бы так — сейчас вообще хрен разберёшь, что им называют…

Пока мы пили, Танука встала, вышла, погремела на кухне, вернулась забрать чайник и снова ушла.

— Вот, слушай, что скажу. — Сито наклонился ко мне и понизил голос, словно опасался, что девушка нас услышит. — Бывает так: живёт-живёт чувак и вдруг однажды понимает: всё, что он до этого мгновения делал, — полное говно! Понимаешь? Всё — говно. Во всём нет смысла. И хуже того — не будет. Это нельзя объяснить, это просто сразу становится ясно. Это как откровение. Б-бац! — и ты всё понял. Что тогда? Один махнёт рукой. Второй за что-нибудь д-другое возьмётся. А третий подумает-подумает, потыкается носом и решает: хватит жить. Всё равно ни хера не получается. На кой тогда?