Джинн Калогридис - Договор с вампиром

– Аркадий? Дорогой племянник, ты уже здесь? Никак не ожидал тебя увидеть так скоро. Но что с тобой? На тебе лица нет...

Я стремительно поднес бокал к губам и глотнул сливовицы. Мне обожгло ноздри, язык и горло (наверное, мне была нужна такая встряска). Стараясь не закашляться, я сказал (меня потряс ровный и даже где-то равнодушный тон моего голоса):

– Над могилой отца надругались. Тело изуродовали...

Дядя поднял руку, показывая, что не в состоянии слушать дальше. Он отвернулся к огню, поник головой и схватился за сердце. Я вскочил, поставил бокал на столик и подбежал к дяде. Мне подумалось, что старику плохо с сердцем, и я мысленно отругал себя за непредусмотрительность. Нужно было учитывать возраст Влада, прежде чем обрушивать на слабого старика такую новость. Но нет, проблемы у дяди были не со здоровьем – его согнуло горе. Он опустился в кресло и молча замер. Прошло несколько долгих минут. Я вернулся на свое место и снова приложился к бокалу.

Наконец дядя заговорил. Правильнее сказать – зашептал. Я не узнал дядиного голоса – он стал твердым и холодным, как мрамор склепа.

– Проклинаю их, – прошептал он, глядя на огонь. – Проклинаю...

Вдруг он повернулся ко мне. Движение это было столь неистовым, что я отпрянул, забрызгав сливовицей жилетку. Лицо Влада перекосилось, а глаза (уже не отцовские, теперь они напоминали глаза Пастуха, склонившегося над Стефаном) сверкали страшным, маниакальным гневом. Я всерьез испугался, не тронулся ли он умом.

– Они заплатят за все! Как они смели подумать, что я...

Должно быть, Влад заметил мое ошеломленное выражение лица. Его взгляд несколько смягчился – гнев исчез, осталась лишь скорбь. Дядя вновь повернулся к очагу и проговорил:

– Я любил твоего отца и не потерплю, чтобы кто-то тревожил его прах.

– Конечно, дядя. Сожалею, что мне пришлось сообщить вам эту жуткую новость. Но я подумал: может, вы поможете мне установить, кто...

Дядя опять повернулся ко мне и простер руку.

– Довольно слов! Я прослежу, чтобы злодей получил по всей строгости закона. Дальнейшее уже не должно тебя волновать, предоставь это мне.

– Иного мне и не остается, – ответил я. – Просто в голове не укладывается: как кто-то мог решиться на подобное кощунство. Это за границей моего понимания.

Подняв бокал, я залпом допил сливовицу.

Губы В. скривились, будто он хотел скрыть удивление или недовольство. Он подошел к старинному креслу с высокой спинкой и парчовым сиденьем, расшитым золотистыми нитями, и сел, тонкими пальцами сжав резные подлокотники. Позой своей дядя напоминал короля на троне.

– Что тут понимать? Дикость и невежество крестьян сводят их с ума.

– Это напрочь сбивает меня с толку. Я всегда верил, что люди по природе своей все-таки добры, а не злы.

Его губы вытянулись в тонкую злую нитку. В словах дяди звучал неприкрытый сарказм, от которого мне стало не по себе.

– В таком случае, Аркадий, тебе предстоит еще многое узнать о людях... и о себе самом.

Эта фраза несколько обидела меня. Дальнейшие слова Влада только усилили обиду.

– Как ты додумался называть служанку по имени-отчеству? Запомни, подобные вольности недопустимы! В твоих жилах течет королевская кровь. Ты – из рода Цепешей, внучатый племянник графа и властителя здешних земель!

Я покраснел. Значит, дядя каким-то образом услышал мой разговор с Машикой Ивановной. Неужели он полностью в курсе того, о чем мы с ней говорили?

Он почувствовал мое настроение, и его тон стал приветливее.

– Довольно об этом! Обещаю тебе: я дознаюсь, кто это сделал, и негодяй получит по заслугам. Давай поговорим о более приятных вещах. Скажи, могу ли я тебе еще в чем-нибудь помочь? Как твоя дорогая жена? Эти дни были чересчур утомительными для нее. Надеюсь, ей хорошо отдыхается?

Выпитая сливовица наконец подействовала на меня. Голова слегка закружилась, по всему телу разлилось приятное тепло, распространившись даже на ноги. Я немного расслабился и понял, почему В. переменил тему разговора. Он стремился увести меня от тягостных мыслей, связанных со смертью отца и осквернением его гроба.

Сказать по правде, меня беспокоило состояние Мери. Дальняя дорога и горестные события минувших двух дней сказались и на ней. Утром мне показалось, что жена чем-то встревожена, но она уверяла меня в обратном, объясняя все своей беременностью.

– Спасибо за заботу, дядя, – откликнулся я. – Мери отдохнула, но еще не вполне. Слишком много всего обрушилось на нее за эти дни.

В. внимательно выслушал мои слова.

– Если ее утомление не пройдет и завтра, я распоряжусь найти и привезти сюда хорошего врача. Пусть поселится у вас в доме и следит за здоровьем Мери до и после родов.

Я начал возражать, говоря, что это будет стоить огромных денег. Дядя властным жестом оборвал меня.

– Вопрос решен. Это пустяк, который я просто обязан сделать для внука Петру и для его сына.

Голос дяди вновь потеплел, а его манеры приобрели прежнюю мягкость. Ободренный такой переменой, я молвил:

– Я в любом случае собирался сегодня навестить вас и поговорить о делах. Я готов взять на себя обязанности, которые исполнял отец.

– Да, конечно, – без промедления ответил дядя. – Но я хотел, чтобы сначала ты оправился после смерти отца. А тут еще новое потрясение. Не торопись, приди в себя. Дела никуда не убегут.

– Нет, – упрямо возразил я, – дела только отвлекут меня от тягостных мыслей. Мне будет приятно сознавать, что я выполняю отцовскую волю. В своем предсмертном письме он просил меня заботиться о вас и надлежащим образом вести ваши дела.

Глаза В. подернулись влагой.

– Не зря твоего отца назвали таким именем... Петру. Скала Он был для меня крепкой скалой, на которой строилось все мое благополучие... Образец верности и преданности. А ты, Аркадий... ты должен знать, что я люблю детей Петру как своих собственных.

В дядиных словах не было ни малейшей примеси фальши. Он произнес их с такой теплотой, что меня захлестнула волна нежности к этому одинокому старику. Невзирая на все его странности и причуды, он был необычайно щедр к нашей семье. За его величественными манерами и патетическими, несколько старомодными словами скрывалась растерянность. Да, он очень, очень богат и в то же время бесконечно одинок, отгорожен от жизни. Он целиком зависел от моего отца... а теперь будет зависеть от меня. Я – его связующая нить с внешним миром.

Мы стали говорить о делах, что помогло мне отвлечься от пережитого ужаса. Дядя обещал завтра вечером проводить меня в отцовский кабинет (теперь это будет мой кабинет), где хранились все расходные книги, банковские счета и прочие бумаги. Он велел мне прийти пораньше, чтобы я успел познакомиться со слугами (сам он общается только с кучером Ласло, больше ни с кем). Дядя поручил мне переговорить со старостой и проехаться по полям. Он даже не знал, что крестьяне сеяли нынешней весной и где. Я вновь подумал о полной беспомощности дяди.