Галлант - Виктория Шваб
Оливия стискивает блокнот. В груди расцветает пламя бунта. В Мериланс она не вернется! Это лишь прошлое, не будущее.
– А если они ее не примут?
Оливия пятится от кухни.
– Она не представляет, что такое быть Прио́ром. Жить здесь.
– Значит, следует ей рассказать.
Она замирает босиком на полу, настораживается, но Эдгар со вздохом продолжает:
– Решать Мэтью, а не нам. Он хозяин дома.
Услышав это, Оливия только закатывает глаза и поворачивается прочь. Всего пять минут она провела с кузеном, и тот дал понять, что ей здесь не рады. Вряд ли он захочет объяснить почему. Если Оливии нужна правда – придется найти ответы самостоятельно.
Она шагает дальше. Один коридор, второй… По всей длине стен тянется череда семейных портретов. Лица меняются, стареют – тот, кто был изображен на одной картине ребенком, на второй становится взрослым, а на третьей – обзаводится собственной семьей. Под каждой рамой – маленькая табличка с именем.
Галерея начинается Александром Прио́ром, мужественным господином в пальто с высоким воротником. С картины на Оливию смотрят те же серо-голубые глаза, что у Мэтью.
Вот Марианна Прио́р, крепкая женщина с широкими плечами и гордым видом. На губах она хранит тень призрачной улыбки. Вот Джейкоб и Эвелин, Элис и Пол.
Так странно видеть собственное лицо отраженным, претерпевшим изменения и повторяющимся в других. Там скулы или изгиб рта. Здесь – такой же, как у Оливии, разрез глаз или форма носа. Черты словно семена рассыпаны по разным портретам. У нее никогда прежде не было семьи, а теперь – целое фамильное древо.
Они будто шепчут: ты одна из нас. Оливия рассматривает их лица – она столько раз рисовала собственное, ища подсказки, но теперь среди всех этих Прио́ров обнаружила общие черты и сумела различить те, что никому не подходили, – должно быть, они достались ей от отца. Черные волосы, бледность кожи, цвет глаз – не серо-голубой, как у Мэтью, не серо-зеленый, как у матери, а чистый серый без малейшей примеси, цвет сланца, цвет дыма. Набросок углем среди картин, написанных масляными красками.
Оливия проходит мимо целых поколений Прио́ров, прежде чем снова встречает лицо матери. На картине та еще моложе, сидит на скамейке рядом с юношей, который выглядит в точности как Мэтью – те же рыжевато-каштановые волосы, глубоко посаженные глаза. Наверное, это дядя Артур, – догадывается Оливия, еще не успев прочесть табличку.
На следующем полотне он изображен в полный рост, и Оливия понимает: она уже видела его, здесь, в доме. Вернее, не самого дядю, а то, что от него осталось. Половина лица, протянутая рука, тело, ворвавшееся прямо сквозь дверь. Призрак, которого Оливия встретила прошлой ночью. Это тот, кто не пустил ее в сад.
На холсте он бодр и полон сил, одной рукой держится за садовую решетку, другой обнимает жену, Изабель, тоненькую, словно ива. Взгляд ее устремлен в сторону, будто она уже знает, что не заживется на свете.
После должен идти портрет Мэтью, но стена пуста, словно ждет, когда повесят следующую картину. Но, подойдя ближе, Оливия видит след: обои в том месте немного ярче, а чуть выше – крошечное отверстие на месте гвоздя. Оливия проводит рукой по стене, гадая, куда пропало изображение кузена.
В самом конце коридора – дверь, и Оливия направляется к ней, надеясь, что это тот же кабинет со странной скульптурой на столе, который она нашла прошлой ночью. Но повернув ручку, понимает, что попала совсем в другую комнату.
Тяжелые портьеры на окнах задернуты, но не до конца, и в щелочку льется солнце – прямо на блестящий корпус рояля.
Оливия смотрит на него, и у нее подрагивают пальцы.
В Мерилансе тоже был старинный рояль, задвинутый к стене. Несколько лет по коридорам разносились его звуки – простенькая мелодия невпопад, которую разучивала какая-нибудь из воспитанниц, неуклюже выстукивая ноты. Девочки сменяли друг друга за инструментом: матушке Агате хотелось выяснить, стоит ли с кем-нибудь из них заниматься.
Оливии было семь, когда настал ее черед.
Ей не терпелось приступить. Рисование давалось ей столь легко, словно руки ее были специально для того и скроены. Словно глаза Оливии сами управляли карандашом. С роялем могло выйти то же самое. На это указывала радость, которую Оливия испытала при первых же звонких нотах. Трепет от того, что это она повелевает звуками. Гул низких клавиш, тонкое позвякивание высоких. У каждой – свое настроение, собственное послание, свой язык, что изъясняется через до, соль или ми.
Пальцы так и рвались в бой, но матушка сердито цокала, стуча линейкой по костяшками Оливии всякий раз, как та пыталась уйти в другую тональность. Наконец Оливия рассвирепела и захлопнула крышку, едва не отхватив матушке пальцы. Не отхватила, конечно, однако это было уже неважно. Оливию отстранили, но те несколько лишних нот все еще звенели в ушах.
В глубине души бурлила злость и выплескивалась каждый раз, когда Оливия слышала, как кто-то другой неловко выстукивает гаммы. Однажды ночью она улизнула из постели, пробралась в комнату, где стоял рояль, прихватив с собой кусачки. Подняла крышку, под которой прятался хрупкий аппарат струн и молоточков, что рождал музыку из клавиш. Клавиш, что Оливия не смела трогать. Открывшаяся картина напомнила ей иллюстрацию из старого учебника анатомии – горло в разрезе, его обнаженные мышцы и связки. Вот здесь нужно вспороть, чтобы заглушить голос.
Нет, этого Оливия сделать не смогла.
Но в итоге все потеряло смысл. Агату скоро сразил артрит, уроки были заброшены. Рояль стоял нетронутым, а потом у него и вовсе ослабли струны и ноты перестали звучать верно.
Но Оливия всегда мечтала играть.
И вот, в луче солнечного света, она тихонько подкрадывается к инструменту, словно боится его разбудить. Зверь лежит недвижно, пряча зубы под глянцевой крышкой, Оливия откидывает ее, обнажая черно-белый узор. Темные клавиши, некогда блестящие, от постоянного использования стали матовыми, а на тех, что цвета слоновой кости, виднеются слабые вмятины.
Правая рука, ненадолго зависнув в воздухе, мягко опускается на прохладные клавиши и нажимает на одну, играя единственную ноту. Негромкий звук разносится по комнате, и Оливия не может сдержать улыбки. Играет гамму и, взяв верхнюю ноту… замечает какое-то движение. Не здесь, в этой комнате, а там, за окном, что-то мелькает.
Поднявшись из-за инструмента, Оливия отодвигает портьеру. За ней оказывается огромный эркер со скамейкой с подушками, а за стеклом – сад.
Оливия Прио́р мечтала о садах. Все эти мрачные серые месяцы в Мерилансе она
