Дин Кунц - Сумеречный Взгляд

— Точно так.

Я был поражен. Я рассчитывал, что был самое позднее вторник, когда они пришли, словно выйдя из горячечного сна. Значит, я тащил Райю из туннеля в туннель, тревожно щупая ее пульс, целых три дня, прежде чем меня спасли. А сколько же времени она пролежала мертвой в моих руках? По меньшей мере сутки.

Осознав, как долго я был в горячке, я неожиданно почувствовал себя еще слабее и полным отчаяния.

— Какой сегодня... день? — Мой голос звучал тише шепота, едва ли слышнее, чем выдох.

— Мы доставили вас сюда как раз перед рассветом в пятницу. Сейчас воскресенье, вечер. Ты был без сознания почти все три дня, что мы здесь находимся, но ты поправляешься. Ты ослаб, измучен, но ты выкарабкаешься. Бог мой, Карл Слим, я был не прав, когда отговаривал вас ехать. Ты немного бормотал во сне, так что я немножко знаю, что вы там нашли в горе. Это было что-то, чего нельзя было допустить, верно? Что-то, что могло означать смерть для всех нас? Вы славно поработали. Можешь гордиться. Чертовски славно.

Я думал, что уже исчерпал лимит слез, отпущенный на одну жизнь, но неожиданно снова заплакал.

— Как ты можешь... так говорить? Ты был... прав... так прав. Мы не должны были идти.

Он казался ошарашенным, смущенным.

— Я был... дураком, — горько сказал я. — Взвалить весь мир... себе на плечи. Не имеет значения, скольких гоблинов я убил... не важно, насколько сильно я повредил их убежище... ничто из этого не стоило того, чтобы потерять Райю.

— Потерять Райю?

— Пусть бы гоблины владели миром... лишь бы я только смог сделать так, чтобы Райа снова была жива.

Самое удивленное выражение снизошло на это искореженное лицо.

— Но, мальчик мой, она и так жива, — сказал Джоэль. — Каким-то образом, с твоими-то ранами, ты пронес ее девять десятых пути обратно из этих шахт, сам в бреду, и, очевидно, заставил ее выпить достаточно воды, и поддерживал в ней жизнь до того момента, как мы нашли вас обоих. Она была без сознания до вчерашнего вечера. Она очень плоха, и ей потребуется не меньше месяца, чтобы оправиться, но она не мертва и умирать не собирается. Она в другом конце загона, в постели, в двух стойлах от этого!

Я поклялся, что смогу пройти столько. Загон. Это была ерунда. Я пешком вышел из ада. Я попытался подняться с кровати и отбросил прочь руки Джоэля, когда тот хотел удержать меня. Но когда я попытался встать, то повалился на бок и в конце концов позволил Джоэлю понести меня, как я нес Райю.

Док Пеннингтон находился при ней. Синяки у нее на лбу, виске и щеке почернели и выглядели еще ужаснее, чем тогда, когда я видел ее последний раз. Правый глаз потемнел и был налит кровью. Оба глаза словно втянулись в глубь черепа. В тех местах, где ее кожа не обесцветилась, она была молочно-белой, восковой. Мелкие капли пота покрывали лоб. Но она была жива, она узнала меня и улыбнулась.

Она улыбнулась.

Всхлипывая, я потянулся к ней и взял ее за руку.

Я был настолько слаб, что Джоэлю приходилось держать меня за плечи, чтобы я не свалился со стула.

Кожа Райи была теплой, мягкой, восхитительной. Она чуть-чуть, еле заметно, сжала мою руку.

Мы оба вернулись из ада, но Райа вернулась из куда более отдаленного места.

Этой ночью, лежа в постели у себя в стойле, я проснулся от шума ветра по крыше загона и подумал, была ли она мертва. Ведь я же был так в этом уверен. Ни пульса. Ни дыхания. Там, внизу, в шахтах, я думал о способности моей матери исцелять травами и гневался на бога, потому что мой дар, Сумеречный Взгляд, был бесполезен для Райи. Я требовал, чтобы бог ответил мне, почему я не могу исцелять так же хорошо и даже лучше, чем это делала мать. В панике при мысли о Райе я прижимал ее к груди, я пожелал, чтобы жизнь вошла в нее, перелил часть своей жизненной энергии в нее, как перелил бы воду в стакан из кувшина. Свихнувшийся, обезумевший от горя, я собрал воедино все свои психические способности и попытался сотворить волшебство, величайшее из чудес, чудо, до сих пор бывшее под силу лишь богу: зажечь искру жизни. Сработало ли это? Услышал ли меня бог — и ответил ли? Вероятно, мне никогда не узнать это наверняка. Но сердцем я верил, что это я вернул ее обратно. Потому что я призвал на помощь не одно только волшебство. Нет, нет. Была еще и любовь. Огромное море любви. И, может быть, волшебство и любовь вместе смогли сделать то, что одно волшебство сделать бессильно.

Во вторник вечером, через девять с лишним дней после того, как мы отправились в шахты, настало время отъезда домой.

Тело все еще отказывалось повиноваться и болело в тех местах, куда вонзились когти и клыки, и я был в два раза слабее обычного. Но я мог ходить, опираясь на палку, и голос улучшился настолько, что я мог часами разговаривать с Райей.

У нее случались кратковременные приступы головокружения. В остальном ее выздоровление шло уже быстрее, чем мое. Она ходила лучше, чем я, и ее энергия почти восстановилась.

— Пляж, — сказала она. — Я хочу лежать на теплом пляже, чтобы солнце выжарило из меня всю эту зиму. Хочу глядеть на куликов, как они возятся в прибое в поисках пищи.

Хортон Блуэтт и Ворчун зашли в загон, чтобы попрощаться с нами. Ему было предложено отправиться вместе с нами в Джибтаун и присоединиться к ярмарке, как уже сделала Кэти Осборн, но он отказался. Как он сам сказал, он — старый чудак, привыкший к такой жизни, хотя порой и чувствующий одиночество, но притерпевшийся к нему. Он все беспокоился о том, что будет с Ворчуном, если он, Хортон, умрет прежде дворняги, и собирался заново составить завещание, оставив пса нам с Райей вместе со всеми деньгами, которые можно будет выручить от продажи его жилища.

— Деньги вам понадобятся, — сказал Хортон, — потому что этот бегемот с мохнатой мордой сожрет ваш дом и вас в придачу.

Ворчун заворчал, подтверждая эти слова.

— Ворчуна мы возьмем, — сказала Райа, — но деньги, Хортон, нам не нужны.

— Если вы их не возьмете, — сказал он, — они попадут в лапы правительству, а правительство повсюду наверняка состоит из одних гоблинов.

— Они возьмут деньги, — вмешался Джоэль. — Но весь этот разговор — о пустом, знаете ли. Вы еще переживете пару таких Ворчунов, а может, и всех нас.

Хортон пожелал нам удачи в нашей тайной войне с гоблинами, но я поклялся, что с меня хватит воевать.

— Я свое сделал, — сказал я. — Больше не могу. Все равно мне это не по силам. Возможно, это никому не по силам. Все, чего я хочу, — мира в моей собственной жизни, убежища ярмарки и Райю.

Хортон пожал мне руку, поцеловал Райю.

Сказать «прощай» было нелегко. Это всегда нелегко.

По пути из города я увидел грузовик угольной компании «Молния» с этой ненавистной эмблемой.