Саймон Грин - Город, где умирают тени

Дьявол незло хихикнул.

— А обладая властью над Дверью в Вечность, я обрету власть над Жизнью и Смертью. И тогда начну менять мир так, что никто не догадается, что мир когда-то существовал таким, какой он существует сейчас. Потянется неизмеримая временем бесконечная череда страданий, порчи, разложения и распада, и я буду править всем. Богом буду я! Зачем править тьмой, если так сладко можно поживиться белым светом? А ты, доктор, мне в этом поспособствуешь. Это ты выдал системы защиты города крестоносцам, но этим не ограничился. Это ты совал нос в области, в которые совать нос тебе было нельзя, и это позволило мне получить первую зацепочку в славном городе Шэдоуз-Фолле. Это ты в ответе за все, что случилось здесь, доктор, и я не мог не прийти сюда, чтобы не отблагодарить тебя. Ты так хотел знать все о смерти и о том, что будет после смерти, — так позволь мне показать это тебе.

Миррен долго и пронзительно кричал, а затем умер. И после этого вопли начались снова.

А на улицах всюду правил Бес, и всюду лилась кровь. Смерть и тьма пали на Шэдоуз-Фолл.

Рия, Эш, Харт и Моррисон, окунувшись в снежную круговерть пластмассового сувенира, спланировали вниз, к бескрайней снежной целине сквозь набирающий силу буран. Посадка не получилась мягкой, но снег был достаточно глубок, чтобы смягчить удар. Поднявшись на ноги и взявшись за руки, чтобы ураганный ветер не раскидал их по сторонам, четверо по колено в снегу тронулись в путь. В белой однообразной пустыне легко было заблудиться, но Харт верно чувствовал направление и, как компасом ведомый этим чувством, повел за собой остальных. Спустя некоторое время, показавшееся спутникам годами, они подошли к мрачной громадине Пантеона и тут же убедились, что и его не обошли перемены. Всегда сиявшая множеством ярко освещенных окон, сейчас громадина стояла погруженная в темноту.

Толкнув дверь, Харт дождался, пока все зайдут, вошел сам и захлопнул дверь. Долгое время они стояли, пытаясь отдышаться. Было темно, хоть глаз выколи, и очень тихо. Харт обратился к силе внутри себя, и лужица желтого света расплылась вокруг них. Харт нахмурился. Такие вот штучки с каждым разом становилось все проще делать, и они уже казались вполне естественными. Он чувствовал, что способен на куда более удивительные вещи, но избегал искушения. Более чем всегда, Харт желал чувствовать себя обыкновенным человеком. И чтобы ему верили.

Они потоптались, стряхивая снег с обуви, потерли руки, чтобы разогнать кровь, и Харт повел своих спутников по широким скрещивающимся и пересекающимся коридорам галереи Мощей. Он интуитивно выбирал верный путь, словно это был его дом родной. Всюду, где шли четверо, царили тишина и покой, и ничто не двигалось во тьме, кроме их самих. Картинные рамы на стенах были пусты и черны, будто не сумели уберечь того, что прежде жило на холстах. Это, как понимал Харт, порождало интересный вопрос: куда подевались люди и существа, томившиеся «под арестом» в картинах и на портретах? В надежном ли они сейчас месте или свободно разгуливают по галерее, прячась от сотворенного им круга света в темных углах?

Интересный, конечно, вопрос, однако не настолько, чтобы Харт решил поделиться сомнениями со спутниками. Все и так озабочены до предела, и лишний раз волновать их не стоило. Харт продолжал идти, лишь чуть более внимательно глядя по сторонам, абсолютно уверенный в том, что успеет подать сигнал тревоги, если заметит что-то или кого-то прячущихся поблизости. Уверен он был и во многом другом, и все эти ощущения были Харту настолько незнакомы, что он не вполне доверял им.

Так и шли четверо в полном молчании, и напряжение среди них было настолько густым, что, казалось, его можно было резать ножом. Галерея выглядела совсем не так, как прежде, и все понимали это. И то, что в этом был явный намек на состояние Дедушки-Времени, вызывало тревогу.

Дедушка-Время бессмертен и невероятно могуществен, он мастерски управлял временем, пространством и всем, что находилось в их пределах. Мысль о чем-то или о ком-то достаточно сильном, чтобы повлиять на Время, была ужасна. Люди шли, а темнота будто бы подступала ближе, прессуясь и смыкаясь вокруг них. Чуть не каждую минуту попадались металлические автоматы Времени. Тускло поблескивая деталями часовых механизмов, они стояли, будто застыв в тот момент, когда двигавшая их сила иссякла в одночасье, без предупреждения.

Четверо шли к святая святых Времени, нервы были напряжены настолько, что каждый был готов сорваться на бег при малейшем подозрительном шорохе. Однако вокруг была лишь черная темень. И безмолвие, съедавшее мягкие звуки их шагов по полированному дереву пола за мгновение до того, как они успевали обратиться в эхо. Четверо шли будто по дну моря, где до света и освобождения было неизмеримо далеко.

Внезапно Харт остановился, замерли и остальные. Впереди невдалеке послышался звук, тихий и приглушенный. Далеко не сразу Харт догадался, что это был за звук: кто-то плакал. Он пошел вперед, повернул за угол, которого мгновение назад не было, и обнаружил сидевшую на полу перед дверью кабинета Времени Мэд.

Она плакала — тихо, не таясь, роняя слезы, как плачет тот, кто знает наверное, что мечта ушла и осталось лишь неотвратимое. Слезы заставляли Мэд содрогаться при каждом вздохе и проложили широкие дорожки через серый макияж на ее лице. Она была похожа на школьницу, надевшую наряд старшей сестры.

Харт присел перед ней на корточки:

— Мэд... Что случилось?

Несколько секунд понадобилось девушке, чтобы совладать с голосом.

— Время умирает, а ведь ему еще рано! Он должен жить еще несколько месяцев, но что-то сжирает его изнутри. Он скоро умрет, и я не знаю, вернется ли он на этот раз. Сделайте что-нибудь!

— Постараемся, — сказал Харт. Он не хотел лгать Мэд — по крайней мере, в такой момент.

Он помог ей подняться. Мэд стояла, хлюпала носом и терла глаза, а Харт, толкнув дверь, повел остальных в кабинет. Помещение было огромно, но не казалось неуютным, хотя не было в нем ни убранства, ни мебели, за исключением простой кровати посередине. На этой кровати под ворохом одеял лежал Дедушка-Время.

Сейчас это был обыкновенный дряхлый старик, прикованный к постели и шумно дышащий открытым ртом. Казалось, что ему не меньше тысячи лет, — маленькая сморщенная живая мумия человека, каждый вдох которому дается с большим трудом. А еще казалось, лишь секунды отделяют его от смерти, готовой предъявить на него права в любой момент.

Харт остановился у постели, глядя вниз на умирающего со сложным чувством сострадания и досады. Знай он, что это не так, он бы подумал, что Время решил покинуть мир лишь затем, чтобы не отвечать на вопросы. Спутники Харта тоже приблизились, но к кровати подходить не стали, сбившись кучкой за спиной Джеймса, словно благоговение и горестное волнение не позволяли им подойти ближе.