Энн Райс - Кровь и золото

Она склонила голову и ничего не сказала.

– Вспомни и о том, – продолжал умолять я, – как в последние годы мы вместе предавались земным радостям, как тайно охотились в лесу, как посещали деревенские празднества, как молча стояли в огромных соборах, где горели свечи и пел хор, как танцевали на балах. Подумай.

– Я все знаю, Мариус, – сказала она. – Но ты обманул меня. Ты не сказал, зачем мы поехали в Дрезден.

– Признаюсь, не сказал. Что мне сделать, чтобы загладить вину?

– Ничего, Мариус. Я ухожу.

– Но как ты будешь жить? Ты без меня не справишься. Безумие какое-то!

– Нет, я отлично устроюсь, – сказала она. – Мне пора. До рассвета мне еще нужно проделать много миль.

– А где ты будешь спать?

– Это моя забота.

Я просто обезумел.

– Не следи за мной, Мариус, – добавила она, словно совершила невозможное и прочла мои мысли.

– Я этого не допущу, – отозвался я.

Повисла тишина, и я осознал, что мы смотрим друг другу в глаза, а я не в состоянии скрыть ни единой частицы своих страданий.

– Бьянка, не уходи, – взмолился я.

– Я видела твою страсть, – прошептала она, – и поняла, что еще минута – и ты меня отвергнешь. Нет, не спорь. Я сама видела. И что-то во мне рухнуло. Я не смогла защитить свое чувство. И оно разбилось. Мы с тобой были чересчур близки. Хотя я всей душой любила тебя, а потому считала, что знаю тебя наизусть, я не представляла, каким ты был с ней. Я не знала того, кого увидела ее глазами.

Она поднялась с кресла, отошла и выглянула в окно.

– Жаль, что я столько услышала, – сказала она, – но так уж мы устроены. Думаешь, мне не приходило в голову, что ты никогда не передал бы мне Кровь без особой нужды? Не будь ты беспомощен, не пострадай от огня, я никогда не стала бы твоей дочерью.

– Выслушай же меня! Это неправда. Я полюбил тебя с первого взгляда. Только из уважения к твоей смертной жизни я не поделился с тобой своим проклятием. Пока я не нашел Амадео, моя душа и мысли принадлежали только тебе! Клянусь. Разве ты не помнишь, как я писал твои портреты? Не помнишь, как я часами просиживал в твоем доме? Подумай, как много мы дали друг другу!

– Ты меня обманул, – повторила она.

– Да, обманул! – ответил я. – Я сознался в обмане и клянусь, что это никогда не повторится. Ни ради Пандоры, ни ради кого бы то ни было.

Я продолжал умолять.

– Я не останусь, – сказала она. – Мне нужно идти.

Она обернулась и посмотрела на меня. От нее веяло спокойной решимостью.

– Прошу тебя, – повторил я. – Забыв о гордости, забыв о сдержанности, прошу – не покидай меня.

– Я должна идти, – сказала она. – А сейчас, будь добр, позволь спуститься вниз и попрощаться с Матерью и Отцом. Если разрешишь, я бы спустилась одна.

Я кивнул.

Она долго не возвращалась. А вернувшись, тихо сказала, что уедет завтра на закате.

Она сдержала слово, и, едва село солнце, четверка лошадей унесла ее карету в неведомое путешествие.

Я сидел на верхней ступеньке лестницы и смотрел, как она исчезает вдали. Я встал и прислушался, пока стук кареты не стих в лесу. Я не мог поверить, не мог смириться с тем, что она ушла.

Как я допустил страшную катастрофу – потерял одновременно и Пандору, и Бьянку? Остался совсем один? Но остановить процесс я был не в силах.

Еще много месяцев я не мог до конца понять, что случилось.

Я говорил себе, что скоро придет письмо от Пандоры, что она вот-вот вернется вместе с Аржуном, что Пандора захочет остаться со мной.

Я обещал себе, что Бьянка поймет, что не проживет без меня. Она либо возвратится домой, готовая простить меня, либо пришлет наспех написанное сообщение, приглашая приехать к ней.

Но ничего не произошло.

Так прошел год.

За ним другой. Минуло полсотни лет. Все без изменений.

Правда, я переехал в другой, более укрепленный замок, расположенный в глухом лесу, но оставался рядом с Дрезденом в надежде, что любимые скоро вернутся ко мне.

Я продержался полвека – ждал, сомневался, угнетенный печалью, которую не мог поведать никому.

Кажется, я перестал молиться в святилище, хотя преданно ухаживал за царем и царицей.

И постепенно принялся в доверительной манере беседовать с Акашей. Я начал поверять ей свои заботы менее формальным чем, прежде, языком, и рассказал, как неудачно закончились мои отношения с каждым, кого я любил.

– Но с тобой, моя царица, все будет хорошо, – часто повторял я.

А потом, когда наступил XVIII век, я приготовился к смелому шагу – к переезду на остров в Эгейском море, где я смогу безоговорочно править всем, где смертные с радостью согласятся служить мне. Я поселился в каменном доме, построенном смертными работниками.

Каждый, кто прочел историю жизни вампира Лестата, вспомнит то огромное, необычное жилище, столь живо описанное автором. С его великолепием не мог сравниться ни один из моих дворцов, а удаленность бросала вызов моей изобретательности.

Но я остался совершенно один – в полном одиночестве, как в период до Амадео и Бьянки, и не надеялся уже обрести бессмертного спутника. Возможно, истина заключалась в том, что мне и не хотелось общества.

Я несколько столетий не слышал о Маэле. Ни Авикус, ни Зенобия не давали о себе знать. Я ничего не знал о других Детях Тысячелетий.

Моей единственной отрадой стал огромный, грандиозный храм Матери и Отца, и я постоянно разговаривал с Акашей.

Но прежде чем перейти к описанию последнего и самого важного из моих европейских домов, необходимо упомянуть о заключительной трагической подробности в истории тех, кого я потерял.

Перевозя свои многочисленные сокровища во дворец на греческом острове, доверив ничего не подозревающим смертным распаковывать книги, скульптуры, гобелены, ковры и другие богатства, я случайно обнаружил последний фрагмент истории моей возлюбленной Пандоры.

На дне дорожного сундука один из рабочих нашел письмо, написанное на пергаменте, сложенное пополам и адресованное просто Мариусу.

Я стоял на террасе нового дома, обозревая море и окружающие нас небольшие острова, когда мне принесли то письмо.

Лист пергамента покрылся толстым слоем пыли. Открыв письмо, я прочел дату, начертанную выцветшими чернилами и свидетельствовавшую, что оно было написано в ту ночь, когда я расстался с Пандорой.

Как будто не прошло полувека с тех пор, что я впервые ощутил эту боль.

«Мой возлюбленный Мариус.

Почти рассвело, и у меня остались считанные минуты, чтобы написать тебе. Как мы и говорили, через час наша карета умчится прочь, чтобы унести нас в Москву.

Мариус, ничего на свете я не хочу так, как прийти к тебе, но не могу. Не могу искать приюта в доме, где находятся древнейшие.