Амброз Бирс - Избранные произведения

24

Девушки ушли, а я убрал принесенную ими провизию и, прихватив мешок и короткую узкую лопату, отправился искать корень горечавки. Оказалось, что она растет здесь в большом изобилии, у меня вскоре заболела спина, столько приходилось ее гнуть и напрягать, откапывая корни. Но я не бросал работы, мне хотелось отослать в монастырь как можно больше, чтобы там видели мое послушание и усердие. Я и не заметил, как отошел от хижины довольно далеко, сам не зная, в какую сторону, и вдруг увидел перед собою такую ужасную, такую глубокую пропасть, что вскрикнул от страха и отпрянул назад. На дне пропасти, так далеко, что голова кружилась заглядывать, блестело небольшое круглое озерко, точно недобрый вражий глаз. А на берегу его — избушка, кровля придавлена камнями, над ней вьется жидкий голубой дымок. Вокруг на узком, бедном лугу щиплют худосочную травку несколько коров и овец. Какое мрачное человеческое обиталище!

Я со страхом смотрел вниз, и вдруг испытал еще одно потрясение: я услышал отчетливо названное имя. Голос прозвучал позади меня, и имя было произнесено так ласково, так мелодично, что я поспешил осенить себя крестом, вспомнив про коварных фей и их колдовские чары. Потом голос раздался снова, и я чуть не задохнулся, так бешено заколотилось мое сердце; то был голос Бенедикты! Бенедикта в этой пустыне, и я наедине с нею! Воистину в тот миг я, как никогда, нуждался в твоем наставлении, Святой Франциск, дабы стопы мои не сошли с пути, предначертанного Божественным промыслом.

Я обернулся. И увидел ее. Она шла, перепрыгивая с камня на камень и оглядываясь через плечо, звала кого-то незнакомым мне именем. Когда я посмотрел на нее, она замерла на месте. Я подошел, поздоровался во имя Святой Девы, хотя сам, да простит мне Бог! едва выговорил Божественный титул, так велико было во мне смятение чувств.

Ах, как она переменилась, бедное дитя! Прелестное лицо стало бледнее мрамора; огромные глаза ввалились, исполненные невыразимой печалью. Одни только прекрасные волосы по-прежнему ниспадали золотыми нитями ей на плечи. Мы стояли с нею лицом к лицу, не в силах от неожиданности вымолвить ни слова. Наконец, я сказал:

— Так значит, ты, Бенедикта, живешь в той избушки у Черного озера — над самыми водами подземного царства?

Она не ответила, но нежные ее губы дрогнули, как у малого ребенка, когда он старается удержаться от слез. Я спросил еще:

— А отец твой — с тобою?

Она ответила еле слышно — не речь, а тихий вздох:

— Мой отец умер.

Мне как иглой пронзило сердце. Переполненный жалостью, я молчал. Бенедикта отворотила личико, пряча слезы, ее хрупкие плечи сотрясло рыдание. Я больше не владел собой — я шагнул к ней, взял ее за руку и, стараясь спрятать глубоко в сердце свои человеческие чувства, обратился к ней со словами религиозного утешения:

— Дитя мое — милая Бенедикта, — твой отец покинул тебя, но с тобой остался другой Отец, который станет хранить тебя изо дня в день всю жизнь. И я тоже, если будет на то Божья воля, о прекрасная и добродетельная дева, постараюсь быть тебе опорой в твоей великой нужде. Тот, кого ты оплакиваешь, не погиб; он отправился к трону милосердного Господа, который примет его с любовью.

Но мои слова только разбудили ее задремавшее горе. Она упала на землю и дала волю слезам, рыдая так громко, что растревожила мне душу. О Матерь Божья, Заступница! Я и сейчас не в силах спокойно вспоминать, какую муку я испытал, видя столь сильное горе этого прекрасного невинного создания. Я склонился над нею, мои слезы упали на ее золотистую головку. Сердце побуждало меня поднять ее с земли, но руки висели бессильно и неподвижно. Наконец, она немного овладела собой и заговорила, но так тихо, будто обращалась не ко мне, а к себе самой:

— О, отец мой, мой бедный страдалец-отец! Да, его уже нет — его убили он умер от горя. Моя красивая мать тоже умерла от горя — от горя и раскаяния в каком-то грехе, не знаю каком, а ведь он простил ее. Разве он мог иначе, такой жалостливый, такой добрый? С таким чувствительным, как у него, сердцем червяка не раздавишь, а его заставляли убивать людей. Его отец, а до того отец его отца жили и умерли в Гальгенберге. И все они были палачами. Это страшное наследство досталось ему, он ничего не мог поделать, жестокие люди не отпускали его. Я слышала от него, что он не раз задумывался о самоубийстве, и если бы не я, его, я уверена, уже давно бы не было в живых. Он не мог оставить меня одну, обреченную погибнуть от голода, но принужден был видеть, как меня поносят, а под конец, о Святая Дева! подвергают публичному позору за то, в чем я неповинна.

При упоминании о пережитой ею страшной несправедливости бледные щеки Бенедикты зарделись от стыда, который в тот страшный день ей, ради отца, удалось скрыть.

Рассказывая мне об отце, она понемногу приподнялась с земли и с доверием обратила ко мне прекрасное лицо, но с последним восклицанием спрятала его под завесой волос и хотела уже было совсем отвернуться, но я ласково успокоил ее несколькими благочестивыми словами, хотя, видит Бог, у самого меня сердце так и разрывалось от сострадания. Помолчав, она вновь заговорила:

— Увы, мой бедный отец! Он был несчастлив во всем. Крестить родное дитя — даже этой радости он был лишен. Я дочь палача, моим родителям не дозволялось поднести своего ребенка к крестильной купели. И священника такого не сыскалось, который согласился бы благословить меня во имя Святой Троицы. Поэтому отец с матерью нарекли меня Бенедиктой. Бенедикта значит по латыни «Благословенная» и они благословляли меня сами по многу раз на дню.

Моя красавица мать умерла, когда я была еще совсем маленькой. Ее похоронили вне кладбищенской ограды. Она не могла попасть в горние чертоги к Небесному Отцу, ее удел — пламя преисподней. Пока она лежала на смертном одре, отец бросился к преподобному настоятелю, заклиная его прислать священника со святыми дарами. Но ему в этом было отказано. Священник не пришел, и бедный отец своей рукой закрыл ей глаза, сам ослепленный потоками слез от мысли об ожидающих ее адских муках.

Один он и могилу выкопал. В его распоряжении был только участок близ виселицы, где ему не раз случалось закапывать проклятых и казненных. И он своими руками положил ее в эту нечистую землю, и даже заупокойная молитва не была прочитана по ее страдальческой душе.

Мне ли не помнить, как мой добрый отец подвел меня к образу Святой Девы, велел встать на колени, соединил мои ладошки и научил молиться за бедную маму, за которую некому заступиться перед грозным Судией мертвых. И я молилась за нее с той поры каждое утро и каждый вечер, а теперь молюсь за них обоих; ибо отец тоже умер, не получив отпущения, и душа его не у Бога, а горит в вечном пламени.