Константин Николаев - Брачный сезон или Эксперименты с женой

Считал я, что ли? Я не математик.

– Много, наверное, – снова улыбнулась Марина, так и не дождавшись ответа. – Повернись-ка к свету, сейчас мы тебя подреставрируем…

Она извлекла из косметички пару тюбиков и принялась усердно мазать какой-то дрянью у меня под глазами. Я ощутил приятное пощипывание.

– Ну вот, так-то оно лучше, – пробормотала Марина, закончив экзекуцию, и достала из сумочки зеркальце. – Взгляни-ка…

Я нацепил склеенные Катькой очки и с опаской посмотрел в зеркало. Результат мне понравился. На меня смотрело несколько изможденное, но вполне интеллигентное лицо гения педагогики с романтичными темными кругами под глазами. Макаренко после битвы с колонистами.

– Теперь я выгляжу как настоящий гений, – похвалил я работу.

– Да, – согласилась Марина, – теперь что-то есть.

– Тогда, может, попробуем еще раз сходить в театр? На что-нибудь менее экстравагантное?

– Нет уж, с меня вполне достаточно одного раза. Ты, Сенечка, – подумать только, «Сенечка»! – меня опозорил. Я ведь сказала Мошкареву, что ты журналист. И вдруг ты исчезаешь. Даже не досмотрев спектакль. Мошкарев едва не убил меня. Волосы на себе рвал от отчаяния.

Тут я вспомнил жиденькие волосенки гения режиссуры и едва не расхохотался. Вовремя удержавшись, состроил серьезную мину и спросил:

– И чем же ты утешила этого озабоченного? Мне, например, вполне хватило бы внимания такой женщины…

Неуклюжий, но комплимент. Марина впервые с интересом посмотрела на меня.

– Враньем. Нет, то, что я ему сказала, на самом деле очень близко к правде. Но Мошкарев наверняка решил, что мне нельзя верить.

– Так что же ты ему сказала? – не выдержал я.

– Что я пошутила насчет журналиста. Ты, мол, мой дальний родственник, с детства страдающий имбецильностью. И твои реакции непредсказуемы…

– Мошкарев, надеюсь, обрадовался? – язвительно поинтересовался я.

– Он попросил больше не водить имбецилов к нему в театр. Они могут все как-нибудь не так понять, а помещением он дорожит…

– Да уж, куда нам до гениев.

Марина оставила мою реплику без внимания. Вместо этого она открыла холодильник и извлекла очередной Катькин кулинарный шедевр. По-моему, это была какая-то рыбина.

– Есть, небось, хочешь?

Я не стал отнекиваться. Вскоре на сковороде зашипело. Мы молча позавтракали. Я засобирался на работу. На вешалке висело выстиранное и высушенное пальто. И когда только Кэт успела?

Одевшись, я выжидательно остановился в дверях.

– Ну давай! – напутствовала меня Марина. – Дуй на заработки!

Я с тоской посмотрел на ее ноги в черных чулках.

– Не расстраивайся! – рассмеялась она. – Как-нибудь встретимся, – и добавила: – Если муж не вернется…

Я вышел из подъезда. В кармане лежали деньги, которые мне всучила Катька («Как-нибудь отдашь…»). В утреннем свете двор казался довольно уютным. Даже качели целы.

«Вот здесь, значит, меня и того», – мрачно подумал я. Интересно, это и в самом деле был Мухрыгин или мне только показалось?

В школу идти не хотелось. Странное дело, мне было неловко. Как я посмотрю в наглые глаза физкультурника? Но идти было надо. Не отдавать же опять урок Сонечке. Да что я, как школьник, в самом-то деле… Надо поговорить с адидасовцем по-мужски. Завести его к раздевалкам у спортзала и… И что тогда? Хрен с ним, как-нибудь само все устроится. Я уже почти пересек двор, как вдруг меня осенило: надо же позвонить Витальке и отменить встречу! И я зашагал назад, к злосчастной телефонной будке.

Интересно, тот грим, что мне наложила Марина, продержится до вечера? Иначе как я заявлюсь к матери своего ученика с такими фонарями? Тут и цветы не помогут.

Вот и телефон. Так, набираем номер. Ага.

– У аппарата? – Виталька подошел не сразу. Голос у него был сонный.

– Виталь, привет, это я…

– Ты что, старик, обурел, в такую рань звонить?

– Скоро одиннадцать, между прочим.

– Вот я и говорю – рань. Ну давай, выкладывай, что там у тебя стряслось…

– Слушай, еще не поздно отменить нашу встречу с этой… как ее… Ларисой, что ли? Я сегодня никак не могу…

На том конце провода повисло зловещее молчание. После продолжительной паузы Рыбкин поинтересовался:

– Ты шутишь?

– Да нет, – замялся я. – Тут такое дело… Я же не совсем отказываюсь от встречи с этой твоей Ларисой… Просто, может, ты перенесешь?

– Нет, старикан, я так не играю. Я зову бабу в гости, на свой, понимаешь ли, страх и риск, а он мне теперь заявляет «давай перенесем»! Да ты хоть знаешь, какая у нее фамилия?

– Это что, в корне меняет дело? – удивился я.

– Полностью. Я же не буду знакомить лучшего друга юности со всякой шушерой. Я тебе предлагаю качественный товар. С гарантией… Так вот, ее фамилия – Пастернак. Знаешь такого поэта?

– Знаю. Ну и что?

– А то, что она какая-то там его родственница! – гордо объявил Виталька, я почти увидел, как он надулся. – Или однофамилица, – добавил он менее уверенно. – Словом, гонор у нее еще тот. Что ж, мне теперь перезванивать прикажешь?

– А ты проведи с ней совещание. На квартире. Скажи, мол, заболел, – нерешительно предложил я.

Виталька захохотал:

– Ну, е-мое, ты даешь, старичок. Совещание… А что, это мысль, – внезапно загорелся мой студенческий друг, и я услышал в его голосе знакомые с юности донжуанские нотки. – Она, небось, ухаживать примется… Бабы, они, знаешь, сердобольные…

– Ну вот и хорошо, – обрадовался я.

Уф! Кажется, отделался.

– Но, старик, ты упускаешь отличный товар. Там ведь библиотека из пяти тысяч томов! Может, тебя хоть это как пэ-эдагога заинтересует?

– Нет, – решительно ответил я, – нет.

– Ну как хочешь. Ладно, я пошел досыпать. Не пропадай…

Я ехал в школу на троллейбусе и думал о Мухрыгине. Все-таки он или не он? Нет, не хочется мне с ним встречаться. Я бы с удовольствием никогда больше не заглядывал в его противные зеленоватые, как болото, глаза. Но что поделаешь, я, к сожалению, не школьник, чтобы прогуливать.

Двери троллейбуса фыркнули и закрылись. Я увидел, что проехал свою остановку. Рывок – и заветная кнопка у меня под пальцем. Если водитель сейчас меня не выпустит, я точно опоздаю к звонку.

– Ты на лоб себе нажми, баран ты, блин, – поэтично прохрипело в динамике на весь салон.

Но двери тем не менее открылись и нехотя выпустили меня наружу. Видно, судьба у меня такая. Теперь уж точно придется идти на урок.

Когда я, взмыленный, ворвался в учительскую, Мухрыгина там, слава богу, не оказалось. Зато Марианна Александровна, наша англичанка, была на месте – стояла у кактуса и нервно курила. На мое появление она никак не отреагировала. Лишь выпустила паровозную струю.