Пит Рушо - Время Ф

— Я себе очень даже представляю.

— Брось. Ты не представляешь, где я теперь работаю.

У Светланы туфли — чудо,У Марины бабка — зверь:В историческом архивеЯ работаю теперь.

— Ба!

— А ты заладил: Пончик, Пончик. Поздравь. На четверть ставки. Младшим научным сотрудником в Военном архиве. С окладом в две тысячи семьсот рублев ассигнациями. Угол Адмирала Макарова и Выборгской. Недалеко от дома.

— Вы — дон Гуан с карьерным уклоном.

— Иными словами, стяжатель и бабник. Да, вот что. Не хочу, чтобы нас видели вместе. Сегодня к шести вечера приезжай на славную улицу Онежскую, дом девятнадцать. Там еще охотничий магазин, знаешь?

— Да, знаю. Вы грохнуть кого-то собрались? Чтобы, так сказать, оправдать…

— Нет, нет. Просто ориентир такой. Что-то стягиваются все в эти края. Хочу посмотреть вблизи. В шесть вечера.

— До видзеня.

— До побачення.

Митя грелся в охотничьем магазине. Он разглядывал комиссионные ружья: старые «зауэры» неприличных годов выпуска, тертые льежские двустволки, почти без завитушек, самозарядный «браунинг» с квадратным затыльником, помповые дробовики времен лихого новорожденного капитализма и простые охотничьи ружья, пережившие и кровожадные охоты, и охотницкие пьянки, и бесконечные рассказы егерей. Митя засмотрелся, и рядом с ним рухнуло с полки чучело глухаря. Продавщица засуетилась, Блюм понял, что лучше ему уйти. Выходя из охотничьего магазина, он столкнулся с Кржевичем:

— Ну, и рожа у тебя, Шарапов. Напраа — у! Нам, Митя, во двор. В Москве, Дмитрий, как тебе хорошо известно, сейчас идет строительство. Прокладывают что-нибудь. Вон там, строительный вагончик на колесах. Мы почти у цели.

Дощатый строительный вагончик с надписью СМУ-155 ОАО «Трансинжстрой» сиял электрической лампочкой сквозь ситцевую занавеску на окошке. Колено железной трубы выходило через стенку бытовки. Запах дыма, витавший окрест, напоминал о сырокопченой колбасе. Колеса домика-прицепа были подперты чурбаками. На лестнице, прислоненной к крыше вагончика, стоял босой человек в галифе и совочком собирал снег в пакет из супермаркета. Сгребать снег ему было не очень удобно: стоя на лестнице, он разговаривал по мобильному телефону, удерживая телефон плечом и ухом.

— Корпусом, корпусом надо маневрировать… — Блюм поморщился, он ненавидел мобильные телефоны почти так же сильно, как электрические чайники.

— Руки тут ни при чем, — говорил обладатель галифе, продолжая ковырять талый снег на крыше, — сила удара от руки не зависит. Удар идет за счет ног и спины… Нет… Хоть год долби. Нет. Постановка нокаутирующего удара делается за два дня.

— Вот, — сказал Мите Кржевич, — это объект нашего интереса. Хорош, правда?

— Да, экземпляр, — они остановились на небольшом расстоянии.

— У японцев? У них унитазы по шесть тысяч евро, какое им каратэ?.. На Кубе… Кубинцы хорошо дерутся. У них там школа дзёсинмон… Они в Анголе тренировались. Да. На партизанах. Да, на Кубе остались. Во Вьетнаме. Нет. Нет. Куда мне, я уже старый. Эти вьетнамцы скачут, как кузнечики, я так уже не могу. Нят-Ням. Это звучит, как ням-ням, а на самом деле — страшная штука. Головорезы. Интенсивность боя другая совсем. И задачи. Не блок там правильно поставить, а вену на шее перекусить. Это по-другому вообще надо думать. Вот лейтенант Келли… почему он деревню Сонгми уничтожил? Просто озверел. Он треть личного состава своей этой роты «Чарли» потерял. Бах, то одного нет, то другого. Один в волчью яму провалился и на кол нанизался, на другого банка с отравленными тараканами упала. И так все время. Когда они в шестьдесят восьмом в Сонгми высадились, они все уже были готовыми психами… Нет. Что я тебе — Кочергин? Стар я, стар. Я — легкая добыча хулигана, всякий может меня обидеть. Так, ерунда всякая. Вин Чун. Липкие руки. Так, карандаш в рожу воткнешь — и бежать. А чтобы драться — ни-ни. Всё, пока. Пока.

Человек с пакетом снега спустился по лестнице.

— Вы ко мне, молодые люди?

— Да.

— Хотите деньги мне предложить?

— С чего это вдруг?

— Такая мода теперь. Деньги мне предлагать. Я же в командировке. Третий день как приехал сюда.

— Да, какая-то каша заваривается.

— И я говорю. А вы кто?

— Я Станислав, это Дмитрий.

— Очень содержательно. Захар.

— А мы знаем.

— Не знали бы, не пришли. Чего к незнакомому-то… Из Читы пришлось… в Москву. Родителя не с кем оставить, — они втроем зашли за бытовку. Там имелся пожарный щит с прибитыми наглухо багром, топором и ломом. Захар покопался в кармане, отыскал ключ и отпер большой деревянный ящик с надписью «песок». В ящике сидел скрюченный человек, обложенный льдом и пакетами со снегом.

— Вот, папа мой драгоценный. Пришлось с собой везти. Парикмахера к нему давно не приглашал. Маникюр-педикюр.

Мертвого вида человек в ящике и вправду был волосат и бородат. Он был бледен, неподвижен и не дышал.

— Замерз как-то в сугробе. С дня рожденья возвращался. Лет тридцать назад. Жаловался перед этим на жизнь, что, мол, всё надоело. Вот я и подумал, пусть старик отдохнет хоть немного. Потом оттает, будет о чем поговорить. Да. Дома и холодильник есть и аккумуляторы. Всё что хочешь. А не решился я его оставлять. Ну, пойдемте в домик. Не решился, кутерьма какая-то кругом, — они поднялись по ступенькам. В бытовке было тесно. Железная кровать, стол, тумбочка, два стула с одеждой, вешалка при входе, печка-буржуйка, журнальная репродукция на стене «Товарищи Сталин и Ворошилов на борту крейсера «Киров»». На полу электрическая плитка, кастрюля с кипящей водой.

— Прошу садиться, — сказал Захар, — не красна изба ни углами, ни пирогами. Да, времена настали. Приходи тут как-то ко мне серьезный неразговорчивый такой мужчина. Говорит, что надо бы ухандакать господина Энгельгардта. И рисует такую сумму, что я даже устал следить за движением его руки. Я, разумеется, не стал спорить. Какие тут споры… Потом приезжает еще один человек. В костюме. Смотрю, ба! А мы с ним вместе работали в конторе… а, не важно. Серега такой, Павлов. Говорит: мне нужно, чтобы ни один волос не упал с энгельгардтовой головы. И называет размер зарплаты. Ежемесячной. Я беру папу и приезжаю в Москву, хочу понять, что тут, наконец, творится. И тут являетесь вы. У вас какое-то третье предложение?

— У нас вопрос.

— Да говорю вам, ребята, я сам ничего не знаю. Даже не скрываю ничего. Хрень какая-то шпионская.

— А мы не про то.

— Тогда про чо?

— Сейчас последует небольшое лирическое вступление, — сказал Кржевич.

— Ладно, лирически вступайте, а я пока по хозяйству тут, с вашего позволения, — и обитатель вагончика принялся рвать на мелкие кусочки пачку газет, — рассказывайте, я слушаю.