Валерий Ковалев - Рукопись из Тибета (СИ)

Миновав небольшой фонтан с «писающим мальчиком» во дворе, мы прошли по тенистой аллее к центру сада, где в кронах трещали цикады. Там, в беседке на скамейке у круглого стола, в живописной позе сидела искусительница. Обмахиваясь легким веером.

Полы ее кимоно были распахнуты больше чем всегда при таких встречах, открывая часть загорелого округлого бедра, то же относилось и к пышному бюсту, который порывисто вздымался.

— Иди ко мне, малыш, — защелкнув веер, томно сказала Ольга, что я, сглотнув слюну, незамедлительно исполнил. Присев рядом.

— Ближе, еще ближе, — скользнул с плеч расшитый цветами шелк, мою шею обвили руки, и мы слились в страстном поцелуе.

— Возьми меня, — на миг оторвавшись, прошептали ее губы.

Ну, я и взял. С учетом опыта прошлой жизни.

В СССР, как известно, секса не было, что с избытком имелось в постсоветской России. Дома, на работе и даже в политической жизни.

В следующее мгновение я вздел обнаженную искусительницу на руки (кимоно осталось на скамейке) брякнул упругой попой на стол, а ноги, раздвинув, забросил себе на плечи.

— З-з-з, — раздернул молнию летних шорт, и грехопадение началось.

Все по «Камасутре». Поза номер семь «зямба». Или вроде того. Их там не меряно, причем все с названиями.

Ольга стонала на столе, я частил как спринтер в забеге на короткие дистанции. В итоге, довольно быстро пришел к финишу.

— Что ж ты так? — тяжело дыша, разочарованно протянула партнерша. — Надо помедленнее и дольше. Начинай снова.

— Не вопрос — утер я пот со лба, после чего снял ее с крышки, развернул и упер в стол. По принципу избушки «в лес передом, ко мне задом». Как это зовется по пособию брахманов[52], не знаю. Но у нас, русских, четко и понятно.

Замечание было учтено (неверная жена довольно ахала впереди), а я, обхватив ее за бедра, размеренно сопел сзади. Теперь дистанцию прошли минут за десять.

— Хорошо то, как, — затрепетав в конце, обернула ко мне порозовевшее лицо довольная Ольга. — Да ты Ник душка. А еще можешь?

— Могу, Петька, могу, — ответил я фразой из уже тогда известного анекдота.

После чего попросил обнять ее меня руками за шею (что было немедленно исполнено), подхватил под колени, и мы учинили еще одну Камасутру. Правда, минут на пять. Красотка была не особо тяжелой, но силы были на исходе.

— Все, спекся Буланчик, — сказал я, когда мы завершили цикл. Усадив разморенную и довольную Ольгу на скамейку.

В беседку вошел все это время наблюдавший за нами Джек, облизнулся, вернулся к рядом стоявшему нарциссу[53] и задрал на ствол ногу.

Типа, я тоже так умею. Но не с кем.

Чуть позже мы все втроем купались в теплом ночном море. С неба вниз мигали пушистые звезды, откуда-то издалека доносило звуки танго.

— Где ты всему этому научился? — спросила заколов волосы Ольга, когда мы направились по скрипящему песку к дому.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Помню только, когда еще был младенцем, нянечка сказала «кобель будет».

— Шутишь? — лукаво покосилась на меня она, грызя травинку.

— Честное слово.

Судя по тому, как через несколько дней в отсутствии «папы» на меня стала поглядывать Нора, Ольга проболталась подруге о том, что случилось между нами.

— На фик — на фик, — думал я, отворачиваясь от ее зазывных взглядов. — У тебя уже один е… есть. Только семейного инцеста не хватало.

Вскоре мне довелось лицезреть самого Генсека. В той, первой жизни, я его тоже наблюдал, но в основном затылком, когда стоял в оцеплении перед трибуной Мавзолея в дни майских шествий и военных парадов. Теперь же случился, как говорят, «личный контакт». При следующих обстоятельствах.

Наш охотничий домик на Форосе, в числе еще десятка таких же, принадлежавших лучшим людям полуострова, находился всего в нескольких километрах от главной правительственной дачи. Имевшей одноименное название.

Когда-то там была резиденция русских царей, а потом ее облюбовал товарищ Сталин. Далее эстафету принял Никита Хрущев, а теперь в Форос временами наезжал Леонид Ильич Брежнев. Со товарищи.

Внешне это никак не афишировалось, но кому положено, знали. В том числе мой усыновитель.

Однажды в августе, это было за год до окончания мною школы, он прикатил вечером на служебной «Волге» из Симферополя и сообщил, что отдыхающий в резиденции Генсек желает встретиться с талантливой молодежью Крыма.

— Ты будешь в их числе, — покровительственно похлопал меня по плечу. — Постарайся произвести впечатление.

— Может взять баян и там чего-нибудь сбацать? — вопросил я, проникаясь важностью услышанного. В доме имелся подаренный мне Норой «Хонер» о пяти регистрах[54] на котором, по вечерам, я нередко играл для папы «Интернационал», а ей кое-что из зарубежной эстрады.

— А что? Умная мысль, — воодушевился родитель. — Леонид Ильич любит искусство. Сыграешь для него Гимн или на худой конец «Прощание славянки».

— Нет вопросов, — воодушевился я. — Все, что пожелает!

На следующее утро, около десяти, в отутюженных брюках и белой рубашке со значком ВЛКСМ на груди, прихватив инструмент, я уселся вместе с Волобуевым на заднее сиденье автомобиля.

— Трогай, — кивнул тот фетровой шляпой водителю, после чего мы выкатили за ворота и взяли курс на правительственную дачу.

На въезде в нее Вилен Петрович предъявил охране пропуск, вслед за чем автомобиль въехал на территорию и встал на стоянке неподалеку одного из помпезных зданий, под тропическими пальмами.

Там уже блестели хромом еще несколько. В том числе правительственная «Чайка». Тихо прикрыв дверцы, мы вышли из машины.

— Вам туда, — возник из ниоткуда рослый амбал в темных очках, таком же костюме и портативной рацией в руке. Кивнув на мраморную, с ковровой дорожкой, лестницу.

— А это что? — насторожился, увидев извлекаемый водителем из багажника футляр с «Хонером».

— Это, товарищ, баян, — предупредительно сказал папа. — Мой сын, так сказать, талант. Будет играть Гимн для товарища Брежнева.

— Понял, — кивнул башкой амбал. — Предъявите.

Убедившись, что все действительно так, он разрешил, — проходите. После чего забубнил что-то в рацию.

Я прихватил инструмент, папа снял шляпу, и мы поднялись по мраморной лестнице вверх. В пенаты.

Они впечатляли архитектурными формами и дизайном.

В небольшом, отделанном розовым туфом и позолотой зале, на кожаных диванах вдоль стен, напряженно сидел десяток юных дарований. Празднично одетых девушек и парней. Некоторых я знал. Они, как и я, были детьми местной элиты.