Брайан Стэблфорд - Ангел боли

Женщина встала, и он поднялся из вежливости, которая иногда может победить гравитацию. Она сильнее запахнула накидку и взглянула на темные окна.

— Не беспокойся о моей безопасности, — сказала Мандорла шутливо. — Я люблю ночь и не боюсь темноты.

— Хотел бы я сказать то же самое о себе, — ответил он.

— Тебе повезло больше, чем другим людям, — уверила она его. — Только ты один знаешь, что если услышишь шаги оборотней Лондона, двигающихся вокруг и позади тебя, это означает, что они явились защитить тебя, а не убить.

— Но я также знаю, как бесполезна эта защита от существ вроде Паука, — отметил он.

На это она только улыбнулась и вышла, закрыв за собой дверь. Когда она ушла, Лидиард снова сел на стул, неожиданно осознав, как сильно бьется его сердце, хотя он честно не мог понять почему.

— Прости меня, Корделия! — сказал он приглушенно. — Прости за мой взгляд и за мои мечты, и за беспомощность желаний, свойственных моей природе. Хотя я знаю, кто она на самом деле, я не могу не видеть её такой, какой она кажется, и так тяжело полностью отрицать сказанное неосмотрительным поэтом о единстве красоты и истины. Какая ужасная, обманчивая вещь — внешность!

Он снова поднял перо и принялся было писать, но ничего не получалось. Его пальцы не гнулись, и чернила на кончике пера засохли.

Он снова уронил перо и встал, сжимая зубы от боли, которая охватила его ноги и поясницу. А затем вышел, неуклюже, но торопливо, в освещенный газом коридор, словно не мог больше оставаться в комнате, которую Мандорла Сольер назвала мрачной.

4

На следующий день, в воскресенье, погода прояснилась, и солнце светило с чистого голубого неба. После завтрака Дэвид и Корделия вышли в сад и сели за дубовый стол. Каждый взял с собой книгу для чтения, но они не открывали их, потому что стали наблюдать, как их дети играют в яблоневом саду.

Нелл было почти двенадцать лет, и в течение недели гувернантка давала ей уроки. Саймону было почти восемь, и скоро он должен был по стопам старшего брата пойти в школу. У них было мало времени для общения, но они не разлучались надолго, несмотря на разницу в возрасте, братья получали удовольствие от компании друг друга. Это был закрытый, безопасный и уютный мирок представителей обеспеченного среднего класса.

Дэвид с любовью наблюдал за детьми. Пока они могли свободно играть в прятки в зарослях, казалось, что в мире все правильно. Если ему удавалось расслабиться, его боль уменьшалась, а нежность, которую он испытывал, словно окончательно её растворяла.

Правильность происходящего уничтожала все тревоги, так же как яркий солнечный свет уничтожил скопившиеся ночные тени.

Ночью он, как обычно, видел сны, но не мог сейчас вспомнить их содержание. Правильно или нет, но он счел это знаком того, что его сны были лишь фантастическим и иллюзорным порождением собственного сознания. На этот раз сон, облегченный обычной дозой вытяжки опия, принес редкое успокоение.

Дэвид знал, что опий иногда увеличивает яркость его снов и что он уже впал в нежелательную физическую зависимость от него — но он не относился к наркотику как к неприятелю. Напротив, он считал, что опий эффективно защищает его от агрессии Ангела Боли, которая всегда старалась превратить его кошмары в реалистичные видения. Он знал, что никогда не будет по-настоящему свободен от богоподобных сущностей, использующих его внутреннее зрение, но настойка опия давала ему защиту — способ размыть и ослабить видения, которые и так не всегда были четкими и ясными.

Он не мог сохранять спокойствие долго. Он оттягивал момент признания, но хотя он знал, что его рассказ нарушит гармонию мгновения, он не мог тянуть до бесконечности. Вчера вечером он вернулся поздно, так что можно было легко найти оправдание отсрочке, но промедление оправдать стало нечем. Ему следовало рассказать Корделии о том, что он видел Мандорлу.

Он не смел скрывать новости от жены, потому что хорошо знал, как она будет обижена, если он так поступит, но перспектива рассказать правду была ему не по душе. Было гораздо проще спокойно сидеть и наблюдать, как дети мелькают и прячутся в зарослях, делая вид, что не видят друг друга, чтобы прятки были более захватывающими.

Звук их смеха расслаблял, как наркотик.

Наконец Дэвид набрался достаточно мужества, чтобы выдать новость. Он сказал:

— Вчера, когда я был в больнице, у меня была посетительница.

Корделия взглянула на него резко и проницательно, но промолчала.

Он стиснул зубы, но произнес:

— Это была Мандорла Сольер. Письмо, которое я послал Пелорусу, попало в её руки. — Не делая пауз, он кратко описал, как Мандорла объяснила свое получение письма, и её подозрения насчет исчезновения Пелоруса. Он также рассказал о предложении Мандорлы найти место, куда увезли Глиняного Человека и его похитителей.

— Чего она хочет? — спросила Корделия, когда он закончил.

Он повторил сказанное иными словами, немного расширив пересказ, включив в него больше из того, что сообщила женщина-оборотень. Однако Корделия повторила:

— Так чего она действительно хочет?

— Откуда мне знать? — пожаловался Дэвид. — Если только какой-нибудь магический знак не позволит мне заглянуть в её сознание, я располагаю лишь её словами. Если она собирается меня обмануть, как мне понять, каковы её истинные мотивы?

Корделия отвернулась, легко поджав губы, чтобы посмотреть на Нелл и Саймона. Затем она сказала:

— Неприятно думать, что с Пелорусом могло что-то случиться. Ты не думаешь, что, возможно, было ошибкой просить моего отца вернуться сюда? Возможно, нам следовало отправиться к нему в Париж?

— Мы не можем сбежать, — сказал Дэвид. — Паук и Сфинкс достанут нас, где бы мы ни были. Я полагаю, что в Лондоне мы находимся в неприятной близости к физическому воплощению Паука, но мы не знаем, будем ли мы где-то в большей безопасности. Мы не можем рассчитывать на безопасность даже в Египте, где находится создатель Сфинкс. В любом случае, я бы не стал просить её о помощи, даже если бы считал, что она прислушивается к молитвам людей.

— Это слова моего отца, — сказала она, впрочем, без упрека. — Он слишком горд, чтобы молиться Богу, даже если бы он в него верил.

— Это не гордость, — сказал Дэвид. — Сэр Эдвард уже не так уверен, как раньше, что Бога не существует. Теперь, когда мы знаем, что Творение возможно, гораздо более убедительным кажется, мнение, что Вселенная была кем-то создана. Но тот Бог, в которого мог бы поверить сэр Эдвард — тот Бог, который мог создать и оформить судьбу Вселенной, как мы её знаем — это не некое высшее существо, крайне заинтересованное моралью человечества, а нечто весьма далекое и по существу не вмешивающееся в земные дела.