Мария Барышева - Мутные воды дельты

Цветные ступеньки прыгают мне под ноги — полосы, узоры. Каждая площадка в подъезде нашего дома красит свою лестницу сама — так, как ей нравится, и от этого подъезд выглядит ярко и весело. Сейчас меня эта яркость раздражает.

— Леня, ты что такой? Не заболел? — мать наклоняется и прижимается щекой к моему лбу. — Болит что-то? Нет? Ну, давай, мой руки и будем обедать.

На второе — большой лещ, запеченный в фольге. Лещ вкуснейший, но я жую его еле-еле, краем уха слушая, как отец громко возмущается по поводу планирующегося открытия новых атомных электростанций с мощностью по миллиону киловатт каждая.

— Шесть объектов! — отец сердито треплет газету, словно это она во всем виновата. — Для энергетического потенциала страны это, конечно, хорошо. Но это же чертовски опасно! За ними ж такой глаз нужен! Подождите, мы еще наплачемся с этими АЭС!

Отец еще не знает, как он окажется прав — два года спустя Чернобыльская катастрофа потрясет весь мир, и в числе тысяч людей умрет от лучевой болезни вся большая семья брата моей матери. Они переедут в Чернобыль по работе, за два месяца до аварии — кто же мог знать? Иногда бывает очень плохо, когда не знаешь, что произойдет завтра, а еще хуже, когда догадываешься, но ничего не можешь изменить. Отступать мне уже некуда. Я не могу сказать остальным, что не поплыву, и не могу рассказать им о своих догадках — мне никто не поверит, как и раньше — я и сам-то в них не совсем верю. Мне остается только надеяться, что река не поделится со мной своими тайнами.

Впервые в жизни я не хочу, чтобы наступило завтра.

В четыре утра я закрываю за собой дверь квартиры, отчаянно зевая. В руках у меня обычный набор снастей — еще вчера я предупредил мать, что отправлюсь на рыбалку рано утром. Слава богу, отец собирается на реку только после обеда и, следовательно, не может мне помешать.

На улице еще сумерки, но двор уже просматривается хорошо. Во дворе пусто и тихо. Я кладу удочки на скамейку, по-воровски оглядываюсь и бегу к клумбе, которую старательно и экономно общипываю вот уже несколько недель. Быстро срываю несколько календул, снова оглядываюсь — не дай бог кто застукает — и мчусь к подъезду Юй, стараясь не топать. Поднимаюсь по лестнице, осторожно прилаживаю букетик на дверную ручку. Когда убираю руки, замок двери сухо щелкает. Звук тихий, но для меня это как пистолетный выстрел — я кубарем скатываюсь по лестнице, вылетаю из подъезда, бегу к своей скамейке и только-только успеваю схватить свои удочки, как из подъезда выходит Юй. Она осматривается, видит меня, без труда узнает и машет мне рукой.

— Привет! Ну, как, не передумал? — спрашивает она весело и потягивается, закинув голову и встав на цыпочки. — Это хорошо, что ты удочки взял. Я половлю, пока катера не начнут ходить. Ты ведь мне разрешишь? — вопрос звучит скорее как утверждение.

— Слушай, Юльк, тут такое дело… — начинаю я неуверенно. — Я вчера видел…

— Так и знала, что ты передумаешь! — перебивает меня Юй возмущенно.

— Да нет. То есть… Ну, может я…

— Пойдем, расскажешь все на лестнице, — перебивает она. — Давай, я возьму тебя под руку. Можно?

— Конечно, — бормочу я и чувствую, как ее рука обвивается вокруг моего согнутого локтя. Я рад, что еще не рассвело, и Юй не видит, как горит мое лицо. Мы идем к набережной бок о бок, и со стороны, наверное, это выглядит довольно смешно, ведь Юй выше меня почти на голову. Но мне на это наплевать — сейчас я абсолютно счастлив.

Возле парапета уже стоят заспанные Гарька с Антохой — тоже с удочками — и приветственно машут нам. К своему удивлению и негодованию я замечаю неподалеку от них маленькое чудовище, в отличие от нас бодрое и свежее. Как оно-то умудрилось удрать из дома в такую рань — и куда только смотрят его родители, особенно, если их так много?! Вита замотана в большое розовое полотенце, из под которого жалостно торчат ее тонкие ноги.

— А ты чего тут? — удивленно спрашивает Юй, и Вита надменно отвечает:

— А живу я здесь! А у тебя на ноге паук!

Юй, хоть и хорошо знает Виту, все же попадается — вздрагивает и опускает глаза. Конечно же, никакого паука на ноге нет.

— Вот дура! — восклицает она сердито, и Вита, довольная, показывает ей язык. В это время по лестнице спускается Венька, и Вита поспешно отворачивается. Следом за Венькой идет Рафик с сумкой. В сумке наверняка закидушки.

— Ну что, мужики! — кричит Венька еще с лестницы. — Никто не передумал?!

В отличие от него, явно настроенного на подвиг, Рафик нервничает почти так же, как и я. Он оглядывается, потом говорит:

— А вдруг пароход какой-нибудь попрется?

— Что, скис? — насмешливо спрашивает Антоха, и Рафик поспешно мотает головой.

— Да нет! Но если уж плыть, то сейчас. Скоро ведь наши все повылезают, моторки пойдут, да и катера…

— Катера пойдут нескоро, — рассудительно замечает Венька, облокачиваясь на парапет и внимательно разглядывая реку, — сейчас вроде никого нет, а если кого и понесет — издалека увидем — уже ж светает. Пока он дотащится, мы уже с фарватера уйдем. Ну, давайте, где там Миха?!

Тут он замечает меня и сплевывает в пыль.

— Явился все-таки! Вот больной! До тебя не дошло, да?!

— Перестань! — сердито говорит Юй. — Каждый человек хочет себя проявить.

— Дурость это! И вообще все это — дурость!

— Так не плыви, — Юй смотрит на него в упор, и на секунду мне кажется, что Венька сейчас повернется и уйдет, но потом он отворачивается и начинает свирепо сдирать с себя футболку, затем видит Виту и обрушивается на нее:

— А тебя что сюда принесло?! А ну быстро домой!

Его голова исчезает в футболке, и на секунду он лишен возможности смотреть на сестру. Но за эту секунду по лицу Виты молниеносно проносятся сразу несколько совершенно разных выражений: довольное, задумчивое, а потом вдруг появляется глубочайшая обида, нос словно сам собой распухает и глаза наливаются слезами.

— Ну и пожалуйста! — визгливо кричит она и бежит к лестнице. Пять ступенек она преодолевает благополучно, на шестой спотыкается, падает и начинает реветь, но не как обычно — как-то слишком тихо. Поворачивается к нам, и я вижу, что из носа у нее идет кровь. Я не сомневаюсь, что упала она специально, но как Вита умудрилась так разбить нос? Венька, конечно, забыв обо всем, мчится к ней и начинает успокаивать. Наверху, из-за кустов тутника, появляется Мишка и вопросительно смотрит на все это. В руках у него спиннинг.

Через минуту Венька поворачивается к нам. На его лице растерянность, испуг и досада.

— Слышьте, мужики? Давайте, плывите без меня. Витке что-то плохо — говорит, голова кружится, тошнит. Придется вызывать ей врача. Давайте, а я ее домой отнесу!