Андрей Дашков - Бледный всадник, Черный Валет

– О Гнусе слыхал? – спросил Жирняга небрежно, словно это было последнее, что его интересовало.

Толстяк имел заслуженную репутацию опытного интригана. Он перечитал кучу старых книжонок по психологии и теории управления. Начальник ценил его эрудицию. Жирняга любил манипулировать окружающими. Иногда это получалось у него великолепно. Главное – дернуть марионетку за нужную веревочку. Но подобное развлечение относилось к числу смертельно опасных. Ошибешься – и запросто можешь очутиться на кладбище… Заветная веревочка была у каждого, даже у Начальника. Однако за нее Жирняга никогда не решился бы дернуть.

Всякая новая смерть открывала дорогу наверх тем, кто умел карабкаться по скользкому склону и работать локтями, сталкивая в пропасть конкурентов. Смерть Гнуса не являлась исключением и казалась к тому же совершенно необъяснимой. Не надо было напрягаться, чтобы понять, как сильно задевает Штырька эта тема.

Тот кивнул, выжидая, – не знал еще, куда дует ветер. Жирняга с удовольствием тянул паузу, пока Штырек не начал ерзать на стуле. Смешной малыш! Но опасный.

– Начальник склоняется к тому, что это кто-то из чужих. Или человек Ферзя.

– Ну и что? – спросил Штырек, изо всех сил стараясь выглядеть равнодушным. Он полагал, что это придает ему солидности.

– Ничего. Его люди уже ищут крайнего. Если ты поторопишься, у тебя появится шанс…

– Это Гришка так сказал?

– Я так сказал! Не забыл, где обнаружили потрох той шлюхи? В общем, найди виноватого, голубчик, и убей. Убей его, родной. И чем быстрее, тем лучше.

14. ДУРНОЙ ГЛАЗ

Ювелир Яков Фельдман сидел в своей лавке и полировал стеклянный глаз. Эта тонкая работа отвлекала его от горьких мыслей. Глаз неплохо смотрелся на побитом молью черном бархате и занимал на витрине почетное место между сверкающими серьгами в форме полумесяцев, вырезанными из компакт-диска, и тяжелыми бусами из нанизанных на толстую нитку треугольных минералокерамических резцов.

Глаз был небесно-голубым и, по мнению Якова, лучше всего подошел бы натуральной блондинке с ангельским личиком. Одно только плохо – поверхность стеклянного яблока периодически покрывалась мутным желтоватым налетом, который приходилось тщательно счищать. Да и одноглазой натуральной блондинки в обозримой округе Фельдман что-то не мог припомнить, хотя ему было под восемьдесят и припоминал он многое – часто даже против собственной воли. Например, жуткую майскую ночь шестидесятого года, когда во время погрома убили его жену и сына. Единственного сына… С тех пор Фельдман превратил свое сердце в сейф – холодный и непроницаемый. В этом сейфе хранились досье, заведенные на каждого жителя Ина, который участвовал в погроме. У Якова имелось небольшое утешение (если, конечно, в его случае можно говорить об утешении) – он пережил их всех. Только двое умерли без его помощи – раньше, чем он до них добрался. Это была тайна, хранившаяся в том же сейфе…

Когда глаз приобрел прежние блеск и прозрачность, ювелир положил его на маленькую черную подушечку и повернул зрачком к двери. «Берегись дурного глаза!» – предупредила Фельдмана одна старая карга, заглянувшая в лавку в поисках зубных протезов. Глупое суеверие, но слова старухи оставили след…

Проглотив малокалорийный завтрак, Яков взялся за обработку лезвия от безопасной бритвы с надписью «schick». Он убрал зазубрины, соскоблил пятна ржавчины и прикрепил лезвие к стальной цепочке. Шлюхам должно понравиться. Шлюхи любили все блестящее и опасное… Впрочем, Фельдман мог и ошибаться – в этом заключались непредсказуемость торговли и профессиональный риск.

Он почти завершил работу и даже повесил цепочку с лезвием на шею резиновой куклы, снабженной всеми атрибутами настоящей женщины. Кукла торчала в углу лавки и служила манекеном – предметом черной зависти других портных города Ина. Яков наотрез отказывался ее продавать, несмотря на весьма соблазнительные предложения. Злые языки поговаривали, что Фельдман использовал куклу не только в качестве манекена для демонстрации своих изделий. Но Якова давно не интересовали бабы. Это могли подтвердить все шлюхи, покупавшие у него в кредит и пытавшиеся любыми способами получить скидку. Тщетно – сейф оставался запертым наглухо.

(На самом деле ювелир считал, что наличие куклы придает лавке хоть какую-то индивидуальность. Это привлекало клиентов – особенно мужского пола. Хотя и проблем с «манекеном» было немало. К вечеру кукла теряла упругость, и старику приходилось дважды в день подкачивать воздух старым велосипедным насосом.)

Так вот, Фельдман почти закончил примерку, когда дверь лавки с грохотом распахнулась. На пороге возникла фигура, живо напомнившая Якову то, что он безуспешно пытался забыть, а именно, поганые старые денечки. Подобные дегенераты расхаживали тогда повсюду и везде чувствовали себя хозяевами. На них не находилось управы; они сами были и законом, и судьями, и палачами. Они бесцеремонно выбирали себе любую жертву. Им нравилось убивать. Они получали удовольствие, причиняя боль и страдания. Чем чудовищнее страдания, тем больше кайф… Они были хуже шакалов – изощренные в убийствах и все же бесконечно тупые твари, осквернявшие землю своим присутствием. Они будто появлялись на свет не из женского чрева, а из какой-то клоаки, неутомимо плодившей ублюдков.

Увидев одного из них, Яков Фельдман содрогнулся.

Валет набрел на ювелирную лавку совершенно случайно. Было около полудня. Он недавно сытно откушал в «Пивной шейке» и пребывал в относительно благодушном настроении. Применительно к Валету это означало, что он готов был простить многое потенциальным врагам и даже впал в легкую сентиментальность. Мария обслужила его по высшему разряду, а он считал, что хорошая работа нуждается в поощрении.

Ей-богу, смешные существа эти бабы! По опыту он знал – подавляющему большинству из них не все равно, что там болтается в ушах или на шее. Так почему бы не потешить дурочку? Может быть, это разогреет ее еще сильнее? Впрочем, сильнее вроде некуда…

Войдя в тесное помещение с низким потолком, Валет остановился и присвистнул. Даже он не ожидал увидеть в захудалой ювелирной лавчонке эротическую сцену: полностью одетого старикашку, обнимавшего молодую грудастую бабенку, на которой из одежды была только цепочка с бритвенным лезвием.

Когда глаза чуть привыкли к полумраку, Валет разглядел, что бабенка не дышит, хотя воздуху в ней хватало с избытком. Старичок вовсю работал руками. Грудь мертвой, симпатичной и внешне цветущей молодухи упруго вибрировала. Это придавало ситуации особую пикантность. А у дедушки вдобавок было хмурое лицо. Дедушке близкий контакт явно не доставлял удовольствия…